Во всём облике пленницы тупое равнодушие, отчаяние, какая-то скрытая тоска и надломленность. И от этого мне вдруг становится дико не по себе, я понимаю, что вот уж этого точно никогда не прощу себе, если сейчас ничего не сделаю.

Но вариантов нет. Десяток здоровых, возможно, даже вооружённых, мужиков, это не деревенская ребятня и даже не их родители. От таких не убежишь, их не победишь в честной схватке. Тут ничего не поделаешь… С трудом совладав с собой, я просто направляюсь за дровами, как можно медленнее, надеясь и истово желая, что представится случай что-то сделать. И пинками гоню жалобно заглядывающие в глаза мысли о том, что, скорее всего, в данной ситуации бессилен.

Тем временем, девушку — а она очень молода, едва ли не девочка, хорошо если восемнадцать есть — двое из конвоиров, или какую роль они выполняют, не знаю, стаскивают на землю и волокут внутрь кузницы. Склонив голову и стараясь быть возможно более незаметным, просачиваюсь следом, аккуратно сложив принесённые из поленницы дрова в сторонке.

Гурт зыркает на меня и едва заметно мотает головой в сторону двери — мол, иди отсюда, подобру-поздорову. Но я делаю вид, что не замечаю, и отхожу в дальний тёмный угол.

— Кузнец, скорее! Время!

— Надо развести, прокалить…

— Я сказал, быстрее! Мне безразлично, что там тебе надо!

Начинаются приготовления. Разводится огонь, раздувается мехами. Девушку грубо кидают на наковальню, Гурт берётся за ошейник, представляющий собой полукруг грубого металла с «ушками» на концах, пробует надеть на тонкую изящную шейку…

В последний момент рабыня, казавшаяся до того безразличной ко всему, изворачивается и чуть не вырывается из держащих её рук. Начинается неравная борьба, но, к сожалению, с предрешённым исходом — те двое, держащие девушку, заведомо сильнее. И, в конце концов, мерзкий безобразный обруч всё же оказывается на месте, а Гурт начинает поспешно вставлять в отверстие в «ушках» нагретую короткую болванку. Как он ни старается делать это аккуратно, доносится запах горелых волос… А возможно, и не только — но об этом я стараюсь не думать. Слышатся удары и сопровождающие их едва слышные испуганные всхлипы. Пока металл ещё горячий, его требуется расклепать, сплющить с краёв, чтобы было не разжать «ушки» обратно.

Кузнец заканчивает, и девушку, не церемонясь, окунают головой в лохань с холодной водой. Поднимающиеся на поверхность пузыри отчаянно вспучиваются под шипящим облаком пара. Я понимаю, что если бы её хотели утопить, то могли бы сделать это гораздо проще, поэтому просто отворачиваюсь в сторону, бессильно сжимая кулаки и стараясь не вслушиваться в омерзительную возню.

Но это не конец. Не обращая никакого внимания на то, что бедняжка жадно глотает воздух, её опять тащат к наковальне, попутно оголяя плечо — пришла пора клеймения.

Вернее, пришла бы, но на улице раздаётся шум, заставляющий всех насторожиться. Сначала доносятся встревоженные крики, лошадиное ржание, потом вдруг всё заглушает страшный, утробный, звериный вой. Один из конвоиров выхватывает из огня положенный туда стальной прут с тавром, но, видимо, остаётся недоволен увиденным и кидает обратно.

— Рогатый его забери, ещё не нагрелся… Кузнец, смотри за девкой! А мы глянем, что там, — он кивает своему соратнику, и эти двое поспешно выскакивают наружу, откуда буквально в следующее мгновение прилетает чей-то душераздирающий вопль, такой, от которого волосы на голове встают дыбом.

Гурт, стрельнув глазами вслед, переводит изучающий и будто что-то взвешивающий взгляд на меня, подобравшегося и готового к чему угодно. Многозначительно кивнув на рабыню, он поудобнее перехватывает свой молот и делает шаг прочь из кузницы.

Понимая, что другого случая может не представиться, подскакиваю к девушке.

— Пошли! — кричу, одновременно хватая её за руку и вытаскивая кузнецов меч. Практически готовый уже, даже заточенный и с новенькой рукоятью из кожи. Гурт сумел спрятать его от воинов, видимо, потому и метался сначала в кузню и обратно, но мне-то этот свёрток сразу бросился в глаза…

Время дорого, и мы сломя голову выскакиваем наружу, сразу нырнув в узкую щель между домом и сараем. Это удаётся сделать незаметно, всем пока не до нас. Считанные секунды, и мы на противоположном конце двора, где я трясущимися от волнения руками, только с третьей попытки, отпираю заднюю калитку и открываю для нас путь на волю. Каждую секунду ожидая криков за спиной, страстно мечтаю лишь об одном — чтобы нас подольше никто не видел, а следы наши затерялись.

Пригибаясь, мы пробегаем узкую полоску огородов, где видны как на ладони, пролетаем сквозь сады, прикрывшие спины густой листвой, и только после этого уже, не таясь, во весь рост, несёмся прочь, к синеющему вдалеке лесу. В какой-то момент замечаю рядом Рекса — на удивление молчаливая псина, ни разу не видел, чтобы он лаял. Зверь несётся рядом спокойными, размеренными прыжками.

Наверное, никогда в жизни я так не бегал. Хотя, может, и вру, глупо же такое утверждать потерявшему память. Но за все эти последне руки рук — точно нет. Останавливаюсь только уже довольно далеко в лесу, среди толстых стволов вековых деревьев. Останавливаюсь, потому что приходится — перед глазами светящиеся круги, подкатывает темнота и тошнота, еле-еле удаётся устоять на ногах. Даже удивительно, как это меня накрыло так сильно, после бега-то — всегда думал, что в довольно неплохой форме. Даже накрывает старая знакомая, отравляющая безразличием апатия. Но секунд через десять слабость проходит, и я снова начинаю отражать действительность.