К этой мысли мы еще вернемся позднее. А пока, покинув плавное течение сюжета «Иероглифических фигур», вернемся к историческим документам. Вышеизложенную концепцию жизни алхимика Николя Фламеля, в основе которой лежит обнаружение им легендарной книги Авраама Еврея, и обретение учителя в лице испанского еврея по имени Канчес, то есть события, описанные им же самим в предисловии к «Иероглифическим фигурам», разделяли многочисленные исследователи жизни и творчества великого французского адепта [6] . Пожалуй, единственной и беспримерной по глубине анализа альтернативной версией до недавнего времени была лишь та, что предложил Фулканелли в 1930 году, когда вышло первое издание его «Обителей»… Какие же еще биографические факты мы можем почерпнуть из этих книг? Скажем, большое внимание всегда уделялось дате смерти – официально зафиксированной! – человека по имени Николя Фламель. Умер он через девятнадцать с половиной лет после своей супруги Пернелль, 22 марта 1417 года (иногда указывается 1418 год, но это неточность), оставив заверенное по всем правилам завещание (включая предполагаемую надпись на могильной плите), датированное ноябрем 1416 г. Что же тут такого подозрительного? Дело в том, что 22 марта, день весенного равноденствия, когда солнце входит в знак Овна, является традиционным днем начала Великого делания – красивая деталь в биографии алхимика, не правда ли? Зная, что универсальное лекарство [7] , коего у Фламелей был нескончаемый запас, во много раз удлиняет жизнь адепта [8] . Можно предположить, что смерть обоих Фламелей была мистификацией, выполненной по всем законам жанра, с могильной плитой и записью в церковной книге. Согласно легенде, после того как воспоминания о Фламеле были захоронены в его родной Сен-Жак-дела-Бушери, он сам отправился в Швейцарию, где его ждала (целых двадцать лет?) живая и здоровая супруга. Последующие три столетия они занимали себя путешествиями по Индии и Ближнему Востоку [9] , причем вера в их благополучное существование была настолько сильна, что кроме многочисленных туманных свидетельств о встрече с Фламелями в разных экзотических странах сразу несколько добропорядочных парижан в один голос заявили, что видели чету Фламелей вместе с их сыном, родившимся в Индии, проследовавших в ложу Парижской оперы одним прекрасным вечером … 1761 года [10] . В числе прочих фактов иногда цитируют известную историю, упоминаемую Борелем в его «Сокровищнице» [11] : когда французского короля стали раздражать слухи о баснословном богатстве некоего Фламеля, он – вполне логично – отправил к нуворишу налогового инспектора, господина де Крамуази. Реакция Николя была вполне в духе времени (точнее, в духе всех времен и народов) – правда, он не стал нагружать карманы инспектора презренным металлом, а отсыпал ему немного порошка, который, согласно воспоминаниям потомков, в течение многих поколений хранился в семье де Крамуази. В докладе же королю было указано, «что господин Фламель живет в очень стесненных условиях, ест из глиняной посуды, и слухи о его богатстве весьма преувеличены». Несмотря на анекдотичность ситуации, не следует забывать, что описанная королевским налоговым инспектором ситуация фактически соответствовала действительности. С момента получения Фламелями в 1382 году красной тинктуры, то есть Философского камня, они ни су не потратили на себя; огромные средства, которыми теперь распоряжался Николя, вкладывались в постройку больниц, церквей и приютов для бедных (один из таковых, кстати, сохранился под номером 51 на улице Монморанси; он был заложен Фламелем в 1407 году, о чем сообщает ныне существующая памятная табличка).

Весьма очевидным доказательством активной общественной деятельности Фламелей, убежденных пропагандистов алхимического искусства, служат барельфы с изображением герметических символов, или фигур, каковые Николя располагал почти на всех зданиях, чьи постройку или ремонт финансировал; в качестве примера можно привести арку на Кладбище невинных, подробно описанную в «Иероглифических фигурах», а также барельефы церкви Сен-Жак де ля Бушери, простоявшей целой и невредимой вплоть до 1797 года. Несмотря на то что церковь была разрушена, похороненная под ее обломками могильная плита (прошу прощения за странный каламбур) неожиданно объявилась в середине XIX века в антикварной лавке на берегу Сены, откуда перекочевала – уже насовсем – в музей Клюни. Парижский антиквар купил плиту у бакалейщика, который много лет использовал ее в качестве стола для рубки зелени. В верхней части плиты изображены три фигуры – Святой Петр с ключом в руке, Христос со скипетром и Святой Павел, вооруженный мечом. Между Спасителем и Апостолом Петром изображено солнце, а между Апостолом Павлом и Иисусом – луна. Под эпитафией, описывающей фламелеву благотворительность, расположена надпись по-латыни, гласящая: Domine Deus in tua misericordia speravi [12] , а далее, под изображением покойника, – по-французски: «Я вышел из праха и возвращаюсь в прах, / Направляю душу к тебе, Иисус Спаситель Человечества, прощающий грехи».

Итак, начиная с этого момента мы попытаемся хотя бы контурно очертить смысл некоторых «фактов» из биографии этого герметического философа. Некий Николя Фламель изобразил на своем надгробии все основные элементы Великого делания: меч в руке Святого Павла символизирует тайный огонь философов, скипетр Спасителя – Первоматерию делания, а ключ в руках Апостола Петра – философское растворение, являющееся ключом к магистерию; покойник, изображенный в нижней части надгробия, символизирует не столько мертвого парижского писаря, сколько важнейший этап делания, разложение, без которого нельзя продвинуться ни на шаг. Солнце и луна, без сомнения, символизируют Солнце и Луну философов, то есть их истинные Золото и Серебро. Иными словами, перед исследователем предстает множество увековеченных в камне и на бумаге свидетельств, подтверждающих, что житель Парижа, скромный клерк по имени Николя Фламель, строил здания на собственные деньги, кои, при всем уважении к его трудолюбию, нельзя было заработать, сидя в нотариальной конторе, и украшал эти здания символикой, подтверждающей его глубокие познания в области так называемого Королевского искусства, то есть алхимии. Конечно, эти деньги вполне могли иметь своим происхождением сундучок вдовы Лета; к тому же, как становится ясно из текста «Иероглифических фигур», герметические символы часто могут быть интерпретированы вполне в духе христианской теологии, и наоборот. Нам известны детали его биографии, включая годы рождения и смерти, но все же последняя дата слишком символична для того, чтобы соответствовать действительности. Теперь попробуем проследить, к чему нас может привести поиск других символов в жизни этого адепта, для чего обратимся к упоминавшейся выше работе Фулканелли. В «Обителях философов» автор напоминает нам, что, согласно легенде, Раймонд Луллий также совершил паломничество к Сантьяго де Компостелла (ровно за сто лет до Фламеля) и что большинство адептов во все времена прибегали к подобной же аллегорической форме изображения своего пути познания материи и обретения Философского камня. Что же касается главного героя книги «Иероглифические фигуры», то Фулканелли указывает на символичность его имени: Николя по-гречески значит «победитель камня»; фамилия же Фламель происходит от латинского Flamma, то есть «пламя», или «огонь» [13] . В свою очередь, имя обретенного Фламелем в Испании учителя, мэтра Канчеса, представляет собой аллегорическое название белого сульфура философов, характерной особенностью которого является сухость (по-гречески Последователь «сухого пути» в алхимии, Фулканелли сразу же обращает внимание на странное решение, которое после знакомства Николя с Канчесом принимают компаньоны, – они решают добираться до Франции морем, а не по земле, что символизирует «влажный путь», которому в итоге будто бы отдается предпочтение. Фламель, то есть огонь, благополучно добирается до Орлеана (or-l'eans, что можно перевести как «там находится золото»), в то время как Канчес, то есть Сульфур, погибает вследствие продолжительной рвоты, каковая в алхимии служит знаком растворения и разложения: вот он, тот самый труп, изображенный на фламелевом надгробии под словами Domine Deus in tua misericordia speravi! Дорога домой на корабле как символ Влажного пути явно указывает на то, в каком ключе следует понимать все дальнейшее изложение автора «Иероглифических фигур» и описываемых им символических картин. Паломничество, «сухой путь», не принесший желанного плода, привел Фламеля к пониманию истинного Сухого пути, который, однако, не может быть описан прямо без нарушения герметической тайны, величайшего табу Сынов Гермеса, и поэтому изложение этого делания может быть осуществлено лишь в терминах философии влажного пути (к этому приему прибегал не только Фламель), буквальное следование которому обрекает делателя на долгие и безуспешные поиски, которые неизменно завершаются поражением. Говоря это, мы говорим слишком много, но надежда помочь имеющему уши стоит этого риска.

Изначально же читателю следовало обратить внимание на одну странную деталь: дорогая старинная книга досталась Фламелю всего за два флорина, чему он искренне удивляется в предисловии к «Иероглифическим фигурам». Дело в том, что эти самые два флорина и есть примерная необходимая сумма для приобретения материалов, используемых в Великом делании, – в соответствии с экономическими условиями XIV столетия, конечно. В середине XVII века Ириней Филалет называет несколько отличную цифру: «Как ты видишь, работа наша стоит не более трех флоринов…» [14] , что, с учетом инфляции, вполне совпадает с рекомендациями Фламеля. К началу XII века папирус полностью выходит из употребления, и тот факт, что книга была написана «на коре молодых деревьев», конечно же, эксплицитно указывает на египетское и «древнее» происхождение книги, но кроме этого – что гораздо важнее – также указывает на металлическую природу Первоматерии в рамках алхимической символики. Что же мы имеем в итоге? Не только мэтр Канчес и паломничество в Галисию могут считаться аллегорией и мистификацией, но и сам господин Фламель со своим хозяйством, домом, женой и благотворительностью оказывается не более чем литературным персонажем. Не слишком ли это смело, даже при всем уважении к имени адепта Фулканелли? Нет, не слишком. Скорее, слишком близко к истине. В мире алхимиков наличие аллегории и мистификации совсем не означает ложности или незначительности личности автора и его трудов; совсем напротив, вопросы аутентичности произведений и времени их написания предстают сложнейшими, и часто неразрешимыми, загадками – и чем важнее и откровеннее труд, тем сложнее загадка.

Вообще говоря, всех герметических авторов можно разделить на четыре группы: подлинные авторы, не скрывающие своего имени и обладающие документально подтвержденной биографией (это самая малочисленная категория – Михаэль Майер, Монте-Снидерс, Сендивогий); анонимные авторы, скрывающиеся под именами великих ученых, теософов и других персонажей прошлого, пользующихся авторитетом и служащих своего рода «прикрытием» и защитой для традиции (псевдо-Раймонд Луллий, псевдо-Аристотель, псевдо-Фома Аквинский и т. п.); авторы, скрывающиеся под оригинальными псевдонимами (их биографии, как правило, обрывочны и недостоверны – Ириней Филалет, Ламбспринк, Фулканелли, Камала Джняна, Арчибальд Кокрен); и наконец, авторы, имеющие весьма правдоподобные имя, биографию и окружение, которые на поверку оказываются чистой фикцией, дымом, маревом, клетчатым гражданином в пенсне. К последним, конечно же, относится бенедиктинский монах Василий Валентин, аббат Вестминстерский Кремер и – к этой мысли приходит большинство современных исследователей, не отягощенных карьерными амбициями и сочувствующих Сынам Гермеса, – господин общественный писарь Фламель. Хотя в случае нашего героя дело обстоит еще сложнее. Если при попытке установить личности Василия Валентина и Кремера очень легко выясняется, что в бенедиктинском ордене никогда не было такого брата-алхимика, а в Вестминстерском аббатстве никогда не было аббата по фамилии Кремер, то в случае Фламеля у нас имеется множество доказательств его существования. В чем же тогда проблема? Может, легенда говорит правду? Но проблема возникает не столько из-за биографии парижского нотариуса, сколько из-за его литературного наследия. Несомненно, в XIV веке жил человек, жертвовавший деньги на приюты для бедных и церкви, под именем Николя Фламель. Но большинство фактов его биографии мы знаем из его собственного трактата «Иероглифические фигуры», а трактат этот, хотя ему следовало быть написанным в начале XV века, впервые предстает перед глазами публики в 1612 году, когда в Париже из печати выходит книга Trois traiсtez de la philosophie naturelle non encore imprimez [15] . В качестве второго трактата этого сборника выступают «Иероглифические фигуры Николя Фламеля, писаря, находящиеся на четвертой арке Кладбища невинных в Париже, по правую руку, если входить со стороны улицы Сен-Дени, с разъяснением упомянутого Фламеля, посвященные трансмутации металлов и ранее никогда не публиковавшиеся. Перевод с латыни П. Арно, Шевалье». Нелишне будет заметить, что «латинский оригинал», с которого этот труд переводил на родной французский Шевалье Арно, никто, кроме него, никогда не видел. Также стоит вспомнить, что весь вышеназванный трактат построен на анализе аллегорий, содержащихся в найденной автором Книге Авраама Еврея [16] . Как вы можете догадаться, о существовании этой книги известно только со слов Фламеля – ни она сама, ни даже копии с нее вне контекста «Иероглифических фигур» тоже никому и никогда не были известны. По многим признакам, для перечисления которых требуется отдельная книга, современные исследователи пришли к выводу, что текст «Иероглифических фигур» не мог быть написан ранее XVII века и, следовательно, не имеет отношения к нотариусу, жившему в доме под лилиями за два столетия до этого. Наиболее осведомленный в этой области человек, фактически посвятивший жизнь изучению «дела» Николя Фламеля, Клод Ганьон, в своей фундаментальной работе, название которой можно перевести как «Фламель под следствием» [17] , высказывает предположение, что «Иероглифические фигуры» были написаны крупнейшим издателем герметических книг Бероальдом де Вервилем [18] в том же году, когда вышло первое издание Трех трактатов по натурфилософии, или чуть раньше; он основывает свои наблюдения на том, что большинство идей, высказанных в этом трактате, почерпнуты автором из Artis aurifera quam chemicam vocant antiquissimi auctores, опубликованного Петером Перна в 1572 году в Базеле и в деталях известного господину де Вервилю. Кроме того, Шевалье Арно является слегка искаженной анаграммой имени Бероальд де Вервиль. Клод Ганьон также сумел отыскать запись библиотекаря, служившего в XVIII веке в библиотеке Сент-Женевьев; в ней упоминается ныне утерянный трактат под названием «Приключения Али эль Москлана, известного как Халиф Сломнял, переведенные с арабского Раби эль улле де Деон», датируемый 1582 годом. Ганьон отмечает, что странное имя переводчика представляет собой опять-таки анаграмму имени Бероальд де Вервиль, в то время как имя главного героя (Slomnal Calife) является не чем иным, как точной анаграммой имени Николя Фламель. Другими словами, перед нами типичный по своему «анамнезу» алхимический трактат – книга, написанная спустя примерно двести лет с момента смерти предполагаемого автора и основанная на произведении, которого никогда не существовало. Настоящим автором ее вполне мог быть издатель, или же – кто знает? – анонимный адепт XVI века, навсегда исчезнувший под маской общественного писаря Николя Фламеля и увековечивший себя в его имени. А мог быть и не менее умело сохранявший инкогнито адепт, живший в Париже в начале XIV века, хорошо знакомый с писарем Фламелем и передавший ему свою рукопись с точными указаниями, когда ее можно будет опубликовать, а также, возможно, и денежные средства, необходимые для поддержания легенды. Причем эта последняя версия весьма точно совпадает с силуэтом иной истории, случившейся шестью веками позднее в лангедокском местечке Ренн-ле-Шато с аббатом Беренже Соньером и его загадочной находкой, будто шили их по одному лекалу…

Как же обстоит дело с другими трудами французского мастера, коих нам известно еще три [19] ? Самой лаконичной и, пожалуй, наиболее интересной в литературном отношении является работа под названием Краткое изложение философии, или скорее Сумма философии, поскольку в названии явно чувствуется намек на Фому Аквинского. Эта небольшая поэма, в которой излагаются основная герметическая концепция природы металлов и условия их трансмутации, была впервые опубликована в 1561 году, то есть за полвека до «Иероглифических фигур», в составе небольшой антологии «О трансмутации металлов: три старинных трактата в стихах» [20] . Историк герметико-алхимической традиции Николя Ленгле Дюфренуа предполагал, что Краткое изложение философии было написано Фламелем в 1409 году [21] . Интересно, что сопоставление несколько наивной стихотворной манеры Краткого изложения и надписей, оставленных Фламелем на различных памятниках (в частности, на надгробии его супруги Пернелль), демонстрирует, что эти тексты действительно могли быть написаны одним и тем же человеком. Так что, возможно, эта поэма действительно имеет непосредственное отношение к Фламелю – или скрывавшемуся под этим псевдонимом анонимному адепту XV века. Что же касается другой работы, самой длинной из всех, Книги прачек [22] , то вплоть до ХХ века она была известна только лишь в виде манускриптов и чаще всего именовалась Книгой наижеланнейшего из желаемого по первым строкам повествования [23] . Представленный в русском издании [24] перевод выполнен на основе рукописи из Национальной библиотеки в Париже [25] , датируемой XV веком.

Этот документ представляет собой стопку из 126 листов пергамента размером 15x11 см, заполненных каллиграфически выписанным готическим текстом, который завершают слова: «Настоящая книга принадлежит Николя Фламелю из общины Сен-Жак де ля Бушери, и написана она его собственной рукой». Прекрасный пример инструкции по лабораторной алхимии, Книга прачек посвящена так называемой Второй работе, состоящей из операций увлажнения и кальцинации. Ее название Le Livre des Laveures дословно переводится со старофранцузского как «книга стирок»; и действительно, каждый этап работы в ней называется Стиркой. Однако в современном французском слово laveur означает «мойщик», то есть в некотором смысле прачка мужского рода; значение же образа женщины, стирающей белье, в алхимии трудно переоценить. Например, в третьей эпиграмме «Убегающей Аталанты» под девизом Следуй примеру женщины, стирающей белье, Майер пишет: «Пусть тот, кто любит тайные доктрины, / Ни одного намека не пропустит. / Ты видишь женщину, что стиркой занята / И добавляет в чан воды горячей? / Ее примеру следуй, а не то познаешь пораженье / И с тела черного не смоешь грязь» [26] . Именно этому процессу смывания алхимической грязи и посвящена Книга прачек – а что еще представляет из себя алхимия, как не «отделение нечистот от чистой субстанции»? [27]

Заключительной работой в данной антологии вполне логично стало Завещание Фламеля. Упоминание об этом тексте впервые встречается в «Ежегоднике» Фрерона за 1758 год, в письме за номером XI, без подписи [28] . Анонимный автор этого письма, кстати, вступает в полемику по поводу того, был исторический Фламель алхимиком или нет, – и в доказательство своего положительного мнения по этому вопросу приводит воспоминания Пернети [29] , который будто бы видел некий алхимический манускрипт, принадлежащий руке Фламеля, датированный 1414 годом. Он представлял собой карманный молитвенник, на полях которого был написан алхимический трактат. В нем Фламель обращается к своему единственному наследнику, сыну Изабель, сестры его дражайшей супруги; наставления дяди, конечно же, представляют собой рецепт получения Тинктуры философов. В 1762 году уже сам Дом Пернети выступает во французском «Ежегоднике» [30] , на этот раз приводя отрывки из Молитвенника, как известна нам эта работа по-французски, или Завещания, как принято озаглавливать ее переводы, каковой традиции следует и данный русский перевод. Вряд ли стоит сомневаться, что анонимным автором первого письма был кто-то другой; несомненно, Антуан-Жозеф написал и его, а также – как считают многие исследователи – и само «Завещание». По многим признакам, цитируемый им текст не мог быть написан ранее середины XVIII века. В соответствии же с легендой, созданной Пернети, первоначальный текст был написан Фламелем на полях молитвенника в виде шифра, ключ к которому он передал своему племяннику. Каждая буква имела четыре варианта написания, так что общее число знаков, составлявших код, было 96. Дом Пернети и его друг господин Сен-Марк, предполагаемые обладатели текста, потратили очень много времени на расшифровку кода, но безрезультатно, и Сен-Марк уже был готов отказаться от этой затеи, когда Пернети сумел определить знаки, обозначавшие гласные, и вскоре они вдвоем расшифровали все «Завещание»; произошло это в 1758 году. Однако оригиналы текста (и французский, и кодированный) затем были объявлены утраченными. В 1806 г. появился английский перевод [31] «Завещания», созданный, очевидно, на основе цитат Пернети, так как текст значительно сокращен; кроме того, английская версия содержит неточности. Неточности относительно чего, вы хотите спросить? Дело в том, что ХХ век внес значительную ясность в это дело. Эжену Канселье, ученику Фулканелли, алхимику и исследователю герметической традиции, в 1958 году посчастливилось обнаружить утерянный текст в коллекции манускриптов Национальной библиотеки в Париже [32] . Автором этой рукописной копии, созданной в конце XVIII века, был шевалье Дени Молинье, любитель Герметического искусства, как он себя представил. Кстати, Канселье высказал весьма интересную мысль: на основе некоторых графических особенностей рукописи можно предположить, что этим любителем герметического искусства и был сам Антуан-Жозеф Пернети, отправивший своеобразное «письмо в будущее», – ведь два столетия этот текст считался безвозвратно утерянным [33] .