– Эта тварь прыгнула ему в рот, – сказал Джон. – Как ты думаешь, что с ним будет?

– Откуда я знаю?

Мимо нас промелькнуло красно-синее пятно. Еще одна полицейская машина с зажженной мигалкой. И еще одна, через тридцать секунд.

– Черт побери, – сказал Джон. – Неужели эти ребята приехали только ради Фрэнки?

Мы нерешительно пошли дальше, меня тошнило. Еще две полицейские машины пролетели мимо. На одной было написано что-то другое, помоему, полиция штата.

– И они все хотят узнать, как он поживает? Джон?

– Не знаю, черт побери. Пошли домой, может быть, что-то увидим по телевизору.

Но он остановился и сказал:

– Нет, так мы узнаем только то, что захотят сказать репортеры. Лучше вернуться обратно и посмотреть своими глазами.

– Но мы только что были там…

Меня прервал далекий крик.

– Ты слышал? – спросил Джон.

– Нет.

Мимо промелькнула еще одна полицейская машина. Сколько же их в этом городе?

– Дэйв, пошли.

Джон развернулся и отправился обратно. Я остался на месте. Мне не хотелось возвращаться туда, но, не стыжусь признаться, мне еще больше не хотелось идти в темноте домой, одному. Я поднял руку, чтобы коснуться укушенного глаза, кровоточащей ссадины под пластырем. И моргнул от боли в плече, не сумев даже поднять руку. Рана на плече становилась все хуже с каждой минутой. Я уже хотел сказать Джону, чтобы он развлекался без меня, как…

ДУМ! ДУМ-ДУМ!

Звук выстрелов вдали, будто фейерверки рвутся. Джон побежал к больнице, наискось через стоянку шинного магазина. Я глубоко вздохнул и последовал за ним.

Добравшись до больницы, мы увидели, что тут разразился настоящий ад. Вокруг входа в отделение стояли в беспорядке шесть полицейских машин, освещая фарами стоянку как танцплощадку. Рядом была машина скорой помощи с распахнутыми задними дверями. Из больницы выбегали люди, пригнувшись, как будто попали в траншею на фронте. Какая-то дамочка вылетела лишь в голубовато-зеленой накидке для операции, с белокурыми волосами, запачканными кровью. В пятидесяти ярдах от больницы, на дальней стороне лужайки, собралась толпа зевак, кое-кто в инвалидных колясках. Похоже, там кучковались пациенты, уже выведенные из здания. Какой-то коп разговаривал с ними, размахивая руками – после каждой пролаянной команды рубил воздух ударами карате. В другой руке он держал пистолет дулом вверх.

ДУМ! ДУМ! ДУМ! ДУМ! ДУМ!

Изнутри послышались еще выстрелы. У Джона был генетический дефект, заставлявший его всегда лезть на рожон. Вот и сейчас он зашагал к полицейским, которые, похоже, пытались установить ограждение вокруг хаоса. Где-то там Чарльз Дарвин кивнул и понимающе улыбнулся.

Мы подошли к двум копам, перекрывшим вход: один был черный, жирный, в очках, а второй постарше, с густыми усами, скрывавшими чуть ли не все лицо. Джон сошел с тротуара, словно хотел обойти их по траве. Но черный протянул к нему руку, приказал остановиться таким тоном, как будто собирался долбать нас шокером до тех пор, пока кровь не закипит. Когда мы отступили в сторону, санитары провели мимо нас дамочку с окровавленными волосами. Она держалась за голову, выкрикивая одно и то же:

– ОН НЕ УМИРАЕТ! ПРОСТО НЕ УМИРАЕТ. ОНИ СТРЕЛЯЮТ ПО НЕМУ, НО ОН…

Джон коснулся моего плеча и кивнул назад. Там остановился квадратный грузовик с большими белыми буквами на боку. Я было решил, что это автозак, но когда двери открылись, оттуда высыпали бойцы спецназа.

Твою же мать.

Джон перебежал на лужайку перед зданием. Там стояло несколько скамеек и десятифутовая бронзовая статуя женщины в старомодной одежде медсестры, державшая в руке фонарь. Флоренс Найтингейл? Я кинулся за Джоном, мы присоединились к небольшой толпе зевак.

Выстрелы. Быстрые, несколько десятков. Аудитория выдохнула. Я не очень-то хорошо видел, но трудно было не заметить людей, в панике выбегающих из здания. Одна женщина упала и сильно разбила лицо. Потом появился мужчина, которого поддерживали два санитара; у него не было правой ноги ниже колена. Или, по меньшей мере, так это выглядело, учитывая то, что с нашего места дверь казалась размером с почтовую открытку, а я глядел через собравшуюся передо мной толпу. Вот почему я не очень уверен в том, что произошло дальше.

Во-первых, из двери вылетел мужик в черной униформе спецназа и что-то заорал. Я-то его не услышал, но Джон настаивает, что он прокричал: «Все отсюда!»

Потом выстрелы. Громкие, резкие, близкие. И крики. Крики каждого, кто был достаточно близко к вестибюлю и видел, что происходит. Три копа около входа спрятались за патрульными машинами и навели револьверы на раздвижные двери.

И оттуда появился человек.

На него смотрели дула всех пистолетов и винтовок.

Это был офицер Фрэнки Бёрджесс.

Он был в форменных штанах и красной рубашке… нет, неправда. Он был в белой майке, на 80 процентов пропитанной кровью.

Вокруг нас столпились люди, мы почти ничего не видели. Джон вытянул шею и сказал:

– Это Фрэнки. Все целятся в него, как будто он опасен. Он, что, перестрелял всех этих людей? Эй, чувак, подвинься. Я ни черта не вижу.

Потом расстроенный Джон побежал к статуе медсестры и, к моему ужасу, забрался на нее. Обоими руками он вцепился в ее плечи, ноги поставил на предплечья и уперся промежностью в лицо Флоренс.