Мама нервничала, потому что никак не могла сдать отчетность по гранту, который позволил ей, как шутил папа, «партизанить три года в Ленобласти» – то есть скрываться и тайно проводить исследования, чтобы оспорить результаты, подтасованные директором ее НИИ, и остановить выпуск вредного лекарства.

– Говорят, что не могут зачесть расходы последней недели. Но должны же мы были на что-то приехать! – сердито рассказывала она, в очередной раз вернувшись из университета Катании. – Чертовы бюрократы, из-за трех тысяч удавятся. Зато везде написали, что действующее вещество проходит последние испытания! И моя фамилия – последняя в списке!

История с грантом тянулась и тянулась, из-за нее маму не брали преподавать ни в один университет. Она не могла устроиться даже лаборантом.

– Бюрократия побеждает науку, – сказала она и стала искать подработку. Иногда были заказы на перевод диссертаций или научных статей для журналов. Когда заказов не было, она сидела за ноутбуком. Я заглядывала ей через плечо: университеты Торонто, Токио, Филадельфии, научные кафедры и много непонятных слов.

Денег все равно не хватало. Мы научились пользоваться бесплатной прачечной, ходить по музеям в бесплатные дни, записываться на бесплатные приемы к врачам и собирать опунции [5] у моря, чтобы не покупать их в супермаркете.

Море! Оно окружало наш островок – живое, настоящее, синее. До набережной было всего двести метров, а до пляжа – километр. Я ходила к морю каждый день после уроков. Темно-синее, почти черное у горизонта, оно светлело и становилось пронзительно-лазурным у берега.

Вездесущее итальянское солнце проникало в самые закрытые уголки и жарило даже зимой. Мне требовалось несколько слоев солнцезащитного крема и широкополая шляпа, чтобы не сгорать. Но мама радовалась жаре, теплые вещи тут были не нужны. Она принарядилась сама и накупила мне десяток платьев на распродажах.

– Приведем в порядок волосы, купим еще кое-какую одежду, подтянем английский, и все будет хорошо, – задумчиво говорила она, расчесывая мои длинные волосы.

Она взвешивала их на ладони, перебирала, подносила к глазам. Я смотрела на наше отражение в зеркале: подросток и худая женщина в белом. Тогда мне впервые пришло в голову, что она не имеет никакого права после трехлетнего отсутствия вот так распоряжаться моими волосами и говорить, что мне лучше изучать – рисунок или английский, но промолчала. Эти мысли появлялись каждый раз, когда она слишком уж откровенно говорила, куда мне следует ходить и что делать. Но в первое время я была как во сне от ее неожиданного возвращения, а потом протестовать было уже поздно. Она снова подмяла нас под себя. Снова мы делали и говорили то, что она хотела. Точно как до ее исчезновения.

Сочная солнечная Сицилия не давала впасть в уныние, как это обязательно случилось бы в Питере. Едва я погружалась в него, кто-то из родителей просил меня сбегать в магазин или на почту. За узкими улочками Старого города было дышащее одновременно свежестью и жаром море, соборная площадь, лоток с замороженным йогуртом, у которого всегда стояла очередь. Загорелые люди спешили по делам или сидели на скамейках в тени фикусов. В тени настоящих, а не комнатных фикусов – раскидистых деревьев с листьями размером с большую ладонь и толщиной с нее же. Нищие, сидящие у супермаркетов с баночками для мелочи, выглядели счастливо и дружелюбно.

– Ciao, bella! [6] – восклицали они, когда я входила или выходила в стеклянные двери.

Сегодня до двенадцати я была свободна. Выпила кофе, полистала ленты соцсетей, поставила несколько лайков, в том числе – маме, которая зачекинилась в кофейне «Красный жеребец» возле автовокзала (селфи родителей, щурятся от солнца). У поста было больше тысячи лайков, хотя не прошло и часа, как она его опубликовала.

Заглянула в холодильник. Там стояли йогурты, молоко, несколько пачек тортеллини (все с овощной начинкой), вчерашний суп в кастрюльке, в дальнем углу – несколько кусков подсохшей ветчины на блюдце. Позаботились, нечего сказать.

Я взяла блюдце с ветчиной, поискала в шкафу еще что-нибудь съедобное. Среди бутылок с соусами и оливковым маслом нашла открытую и наполовину опустошенную коробку с грибочками: песочная ножка и шоколадная шляпка. Посмотрела на часы, взяла ноутбук, села с ним на диван и запустила скайп. Пока крутилось колесико загрузки, успела сжевать всю ветчину, но едва поднесла ко рту пару грибочков, как на экране появилась Вера.

– Привет, дорогая. Меня слышно?

– Да, а меня?

– Слышно. Подожди, налью себе чаю.

Она исчезла из кадра, и до того, как снова появилась с кружкой в руках, я успела съесть горсть грибочков.

– На чем остановились позавчера? – спросила она и отпила из кружки.

Сегодня ногти у нее были темно-вишневые. На правой руке – браслет, десяток широких и плоских серебряных цепочек с кучей разных висюлек: рыбки, морские коньки, зайчики, сердечки. Вся эта мимимишная масса тихо брякала, когда подвески ударялись друг о друга. Я не отвечала на вопрос и продолжала с удовольствием ее разглядывать. Идеальный макияж – будто его и нет. Правый висок выбрит, темно-каштановые волосы откинуты на левую сторону. Я могла любоваться ею бесконечно. Каждый раз был новый маникюр или новая блузка, сегодня – новая стрижка.