С этой точки зрения я был идеальной мишенью для его остроумия. Он часто просил Аллаха спасти бедного неверного, называл меня воплощением упадочной городской жизни, тем самым развлекая своих тупых подчиненных. Со своей стороны я очень радовался, что полезен ему. Пока все так и шло, мне не следовало опасаться за свою безопасность. Тем не менее Этем по–прежнему не сообщал мне, куда мы направляемся, и даже отказывался называть число и день недели. Я начал подозревать, что у него не было вообще никакого плана, он просто блуждал по дорогам, надеясь наткнуться на то, что ему необходимо. Дважды он оставлял меня среди женщин и телег, а сам отправлялся с мужчинами в ближайшие деревни. Он возвращался с довольным видом, а клубы черного дыма поднимались над разрушенными домами у него за спиной. «Я только что оплатил пять новых аэропланов!» — объявил он в первый раз, а во второй сказал: «Еще три самолета, христианин!»

Деревни он называл «прогреческими» или просто «армянскими». Это служило достаточным оправданием для нападения. Я подозревал, что деревни ни греческими, ни армянскими не были. Я снова задумался: неужели моя судьба навеки такова — оставаться рабом каких–то бандитов. Аттила, как рассказывали, держал при себе философов ради развлечения. Но я проводил время с пользой. Я чуть лучше изучил разговорный турецкий, хотя большинство людей Этема были по меньшей мере необщительными. Но теперь я уже мог сказать не только «Agim» или «Susadim» [96] , когда был голоден или хотел пить, окружающие стали понимать и более сложные просьбы. И я начал объяснять Этему, что время идет. Просто невыгодно таскать меня за собой.

Отправившись в поселение в третий раз, бандит не возвращался дольше обычного. Я мог расслышать выстрелы и что–то похожее на артиллерийский огонь: шло настоящее сражение. Несколько раз мужчины поспешно возвращались, чтобы погрузить на лошадей новые ящики с боеприпасами и отвезти их обратно, за холм. Этем, очевидно, стал очень честолюбивым и напал на людей, занимавших более–менее удобную позицию. Потом, примерно через два часа после того, как стрельба прекратилась, прискакали бандиты. Один из них спешился и подбежал ко мне, ведя лошадь на поводу. Он знаком приказал мне сесть в седло. Я подчинился весьма неохотно, уцепившись за уздечку и гриву. Лошадь поскакала вперед вместе с другими по болотистой желтой земле. Я чувствовал себя нехорошо, думал, что вот–вот упаду, но вскоре мы достигли настоящего города с несколькими ровными улицами, высокими зданиями, железнодорожной станцией и телеграфом. Половина домов уже лежала в руинах, по–видимому, после предшествующих сражений, а другие еще только начинали гореть. Повсюду виднелись трупы. На сей раз я с трудом сдерживая рвотные позывы.

На главной улице стояли на коленях испуганные горожане: их выстроили рядами у красивого фонтана, который все еще работал. Черкес Этем умылся и, усмехаясь, встал на постамент в центре фонтана, приняв одну из своих мелодраматических поз. Из большой православной церкви, стоявшей между несколькими горящими зданиями, мужчины и женщины выносили ящики и свертки. Эти люди были или греками, или армянами, а может, здесь оказались и те и другие. Они покорно разложили свои сокровища вдоль края фонтана, к явному удовольствию Этема. Его подручные все еще приходили и уходили, скрываясь в дыму среди руин, стреляли, вбегая в здания, и кричали, выходя наружу. Как раз в тот момент, когда слезая с лошади, я увидел молодую девушку, которую насиловал на улице жирный башибузук, — ему, кажется, было труднее стянуть штаны, чем удержать добычу. Я отвернулся.

Черкес Этем заметил мое беспокойство:

— Взгляни, с каким удовольствием твои единоверцы платят за твои машины, христианин!

Он находился в своей стихии. Он прокричал что–то на своем диалекте одному смеющемуся лейтенанту, а затем выбрался из фонтана и обхватил меня за плечи.

— Эти люди — неверные. Тебе не нужно о них беспокоиться. Теперь я покажу тебе, почему мы так упорно сражались за этот город.

Он вывел меня с площади и свернул в запыленный переулок, а потом великодушным жестом указал на то, что осталось от какого–то гаража. На скамье за порогом лежал маленький бензиновый двигатель, очень похожий на тот, который я изображал на своих чертежах.

— Вот твой шанс. Ты задержишься здесь на пару дней и спокойно построишь самолет. Они побоятся тебя тревожить. Я оставлю здесь несколько человек.

Позади нас снова начались крики и стрельба. Я был испуган и молча кивнул в знак согласия и признательности. Я отчаянно, всем своим существом, желал оказаться подальше отсюда и избавиться от этого ужаса. Как я мог сбежать из ада России и снова попасть в такой же ад в Турции, где у меня было еще меньше шансов выжить? Как я ненавидел Восток и все, что с ним было связано!

Этем потрепал меня по спине.

— Скажи Хассану, что тебе нужно. — Он жестом подозвал мальчика лет четырнадцати, стоявшего у стены мастерской. Хассан ухмыльнулся мне. — Через три–четыре дня я вернусь. Нужно убить кое–каких греческих солдат. — Странно взмахнув рукой, он отправился на площадь.

Чтобы заглушить ужасные звуки, которые в течение дня становились все разнообразнее и интенсивнее, я приказал Хассану закрыть хлипкие двери механического цеха. Я сказал ему принести лампы и отыскать людей, чтобы они прибрались в помещении. На полу были насыпаны промасленные деревянные стружки, на стойке у дальней стены стояло несколько устаревших инструментов. Это место, вероятно, было единственным на многие мили, где можно было отыскать механика. Кому бы ни принадлежала мастерская, он погиб или сбежал. Осталось очень немного запасных частей, но маленькая наковальня и мехи еще стояли в углу, тут и там валялись кузнечные орудия, объяснявшие назначение мастерской.

К счастью, я был способен делать то, чему научился в минувшие годы, — оставаться слепым и глухим, не обращать внимания ни на что, кроме работы, которую предстояло выполнить. Для начала я сосредоточился на двигателе, чтобы понять, как подсоединить его к пропеллеру. Теперь я знал об аэродинамике гораздо больше, чем во время строительства первого аппарата. К вечеру, когда вернулся Черкес Этем, я уже составил некоторое представление о проблемах и их решении.

— Работай хорошо, христианин, — сказал бандит. Он положил на скамью большую сумку, украшенную вышивкой. — Это поддержит твои силы до моего возвращения.