Мы сели в открытые машины, а там уже – корзины всяких яств и вин. Поехали на ярмарку в Адлер, потом купались, потом – в горы, гуляли, чудесно провели день. Вернулись, украшенные гирляндами из веток кипариса.

А праздничные столы уже накрыты, и около каждого прибора цветы, и вилки и ножи лежат на букетиках цветов.

Со служебным ростом Миронова всё шикарней становится обстановка вокруг Агнессы, всё больше штат обслуги и тех, кого Агнесса называет “подхалимами”:

У меня был свой “двор”, меня окружали “фрейлины” – жены начальников. Кого пригласить, а кого нет, было в моей воле, и они соперничали за мое расположение. Мы, бывало, сидим в зале, смотрим фильм; “подхалимы” несут нам фрукты, пирожные… Да, да, вы правы, конечно, я неверно употребляю это слово. Точнее сказать “слуги”, конечно, но я называла их подхалимами – уж очень старались они угодить и предупредить каждое наше желание. Они так и вились вокруг нас…

И так всё выше и выше, до их последней квартиры в знаменитом Доме на Набережной и до последнего новогоднего приема в Кремле, где они сидят неподалеку от самого Сталина.

Агнесса несколько раз повторяет, что жила в те годы “зажмурившись”, ничем кроме туалетов и приемов не интересовалась, ничего не знала, но мы видим, что это не совсем так, а порою и вовсе не так. Она чрезвычайно наблюдательна, у нее очень хорошая память (это доказывают ставшие известными засекреченные архивные документы и, в частности, показания самого Миронова, которые он после своего ареста давал против Фриновского и Ежова). Конечно, Агнесса, говоря о своем неведении, несколько лукавит. Точнее сказать, что она жила, как и многие люди, особенно в этой среде, с раздвоенным сознанием. Но получается, что она (в этом ценность ее воспоминаний) по сути разоблачает мифы, возникшие в сталинскую эпоху и оказавшиеся очень живучими. Миф о том, что чекисты верили, что и в самом деле громят врагов и предателей. И миф о том, что жены чекистов ничего не знали и ни о чем не догадывались. Судя по не интересующейся работой мужа Агнессе – кое-что знали. Начало ее совместной жизни с Мироновым происходит на фоне страшного голода, который вызван насильственной коллективизацией, раскулачиванием и репрессиями в Казахстане. Жертвы исчисляются сотнями тысяч, и как раз в самый пик этого ужаса Агнесса едет в отдельном салон-вагоне вместе с Мироновым, посланным с инспекционной поездкой по Казахстану проверять, как работают на местах отделы ОГПУ. С ними едет повар, вагон завален продуктами, мясом, сырами, фруктами. А вдоль всего их пути валяются трупы умерших от голода людей. Когда поезд подошел к Караганде, об этом узнает и Агнесса. Вернувшиеся из города сотрудники Миронова рассказывают ей (Агнессу он предусмотрительно в город не отпустил), что там происходит:

Ничего в магазине нет, полки пустые. Продавщица говорит: “Я не работаю, не торгую, нечем. Хлеб забыли, как и выглядит… Сюда прислали эшелоны с раскулаченными, а они все вымирают, так как есть нечего. Вон в той хибаре, видите отсюда? Отец и мать умерли, осталось трое маленьких детей. Младший, двух лет, вскоре тоже умер. Старший мальчик взял нож и стал отрезать, и есть, и давать сестре, так они его и съели”. Все замолчали. Они, сотрудники, про голод уже, оказывается, знали. Сотрудники НКВД, конечно, про голод знали, более того, в их функции входило пресекать всякое недовольство и засекречивать информацию о том, что происходит, не пускать голодающих в большие города. Так и Агнесса (даже после поездки по Казахстану) совершенно не представляет себе и не задумывается о том, что происходит с ее собственной семьей на Украине. Намеки в письме сестры (та боится писать открыто) понимает только ее мать и отправляет продуктовую посылку. Сестра Агнессы в то время была уже едва жива от голода:

Лена потом рассказывала: “Я всё отдавала Боре (сыну), всё, что по карточкам получала, а сама доходила… А на улицах и в парадных валялись трупы, я все думала – вот и я так лягу скоро… И вдруг перед домом останавливается машина, а с нее военный сбрасывает мешки. Звонит ко мне, застенчиво улыбается: – Это вам… кажется, от сестры. Я глазам своим не верю. Раскрыла – пшено! Я, конечно, ему отсыпала немного… и скорее-скорее варить кашу. Насыпала пшена в кастрюлю, налила воды, варю, а сама дождаться не могу, пока сварится, так и глотаю сырое…”

Агнесса вовсе не исчадие ада, в какой-то момент спохватывается и все дальнейшие годы, пока может, помогает семье сестры. Но помощь людям – не ее стихия, она всегда думает прежде всего о себе. И это тоже объединяет ее с Мироновым. Они и в этом смысле идеальная пара – Агнесса никакой политикой не интересуется и мало над чем задумывается – эта власть ей чужая. Она не сразу может вспомнить, кто такой Киров, шутит по поводу самоубийства Орджоникидзе (а эти люди настолько известны в СССР, что за одно это “незнание” другой человек мог поплатиться свободой и даже жизнью). Но Миронова – при всей его преданности советской власти – это как раз и устраивает. Чем меньше Агнесса знает, тем лучше для него, хотя бы потому, что не задает неудобных вопросов.

Очень характерный пример: Миронова вызывают на совещание в Москву. Это февраль 1937 года – нарком Ежов собирает начальников управлений НКВД, уже подготавливаются массовые репрессии, которые начнутся в августе, Миронову не до развлечений. К тому же застрелился могущественный Серго Орджоникидзе. Но Агнесса, заскучав в Новосибирске, а может быть, не желая отпускать его надолго одного, приезжает в Москву вслед за ним. Миронов вначале раздражен:

– Ну вот, теперь ты понимаешь, когда ты приехала? Да еще с ними, еще такие развеселые. Небось, резались всю дорогу в карты? Ну, зачем, зачем? Я же тебе говорил: сиди дома! Ну, зачем ты приехала? Что я скажу, если меня спросят?

Я сделала скорбную, трагическую мину.

– Ты скажешь, – и вздохнула, – что приехала разделить скорбь о великом вожде!

Ну, тут Миронов не выдержал, расхохотался. Так я это курьезно сказала.

А мне тогда и правда, знаете, до Орджоникидзе этого было, как теперь говорят, “до лампочки” – тогда говорили “начхать”. Все эти вожди-“возжжи” мне были безразличны, я в них не разбиралась.

Миронова я рассмешила, отвлекла, я всегда умела это делать, и уже через полчаса он говорил мне: