Прежде, рожая дочек, Мариам не испытывала особых сложностей; благополучно разродившись, она сама, без посторонней помощи приходила показать мужу дитя и вскоре возвращалась к будничной, рутинной работе. Но нынче случилась напасть, будто сам ветлорогий шайтан ворожил на её сына.

…Пот застилал глаза, щекотал-жалил грудь и лопатки, когда очередные тупые толчки внизу живота перехватили дыхание. На мгновенье, она словно провалилась в тёмную пустоту, как сквозь ночную хрупкую наледь. И вдруг её прорвало: она зарыдала. Сначала беззвучно, сцепив зубы, тряся головой, дрожа и скуля, как от озноба. Потом громко, всхлипывая, заходясь хриплым клёкотом. Чуть погодя во всю грудь, распахнув широко глаза, рыдая навзрыд, брызгая слюной.

– Тужься! Сильнее! Ещё, ещё!! Э-э, трусиха!

– РачIа! РачIа! Давай! Дава-ай! – каркали вокруг слетевшиеся старухи.

Безумная боль ослепила. Мариам на миг умерла, утонула в багрово-чёрной бездне непомерной боли, в которой, как на дне омута, было невозможно кричать и дышать, а только видеть, как из тебя вырываются пузыри жизни. Но ещё через мгновение, Мариам снова подавилась криком. Она захлёбывалась, хрипела, слёзы текли из глаз, а из развёрстого рта с воздушной струёй вырывался горячий стон.

И вот оно! Свершилось чудо! Вернее стало свершаться, под надсадные вопли обезумевшей роженицы и восхищённые возгласы, и громкие хлопки повитух.

Крохотная смуглая головка вышла наружу, глазки-щёлки были плотно закрыты, отчего личико в момент появления на свет глядело чуток сварливо…

Усилие, ещё, и на волю протиснулись маленькие плечики. Мариам, теряя сознание, ослабила хватку рук; пальцы заскользили было по шесту, но матёрая Зарема, коя заводила всеми и всем, вовремя кольнула острючим шилом роженицу повыше ягодиц и угрозисто цыкнула на жену Гобзало.

Результат не замедлил себя ждать. Из подрагивающей плоти матери показалась маленькая смуглая, разделённая надвое попка младенца; две половинки были тесно сжаты, ровно два боба в стручке. Она ещё потужилась и тут, на последнем издыхании, весь «джигит» выскользнул легко, как головастик, на загодя протянутое, между ног, голубое байковое одеялко.

– О, Алла…Сын или дочь? – перво-наперво испуганно прохрипела она.

– Сын! Сын!

– Мальчик у тебя, хвала Аллаху!1

– Сын…У меня есть сын,…Танка! Благодарю тебя, Небо! – сквозь слёзы счастья стонала и плакала Мариам.

Обессиленную мать ловко подхватили под руки и бережно усадили на мягкие войлоки, покрытые чистым бумазейным тряпьём; тучная, полногрудая старуха с выбитой из-под чухты растрёпанной, седой прядью, припадая на одну ногу, быстро склонилась над новорождённым и, колыхая рыхлой грудью, проворно перерезала острым ножом пуповину, завязала её на крохотном животике крепыша, звонко шлёпнула, чтоб тот начал дышать. И тот отнёсся к сему, как настоящий урадинец: ну, разве малость всхлипнул, почти бесшумно. Оно и понятно, малыш уже знал: крик может навести врагов на его племя, и потому по-аварски воздержался от громогласных восклицаний, как будет воздерживаться и впредь. А шлепок этот был, пожалуй, первым и последним, который он когда-либо получил от своего ближнего. Сей шлепок ввёл его в суровую, полную опасностей и риска, горскую жизнь, где не будет особых плетей, но будет возможность без меры, познать на своей шкуре все вероятные виды увечий.

Волла-ги! Так, в слезах и крови, в поту и страданиях, появился на свет малыш, которого отец по своему желанию и совету муллы, нарёк Танка.

* * *

Аллах Акбар! Аллах Акба-ар!! – беспорядочный грохот винтовочных и револьверных выстрелов гулко сотрясал предвечернее ущелье Урады. Раскатистое, визжащее эхо, на разные голоса, рвано и оглушительно скакало-ухало по гранитным стенам каньона, гудело в скалах, закладывало уши, распугивая злых духов гор.

–Э-ээй, люди-и! Я мюршид Гобзало, сын Ахмата-та, говорю вам!..У меня сын! Сы-ын! Джигит родился! Билла-ги! Он будет, как его прадед, дед, как отец – воин!..Танка-а!! – его имя. Для чести. Для отваги. Для того, чтобы позвать человека!..

Трудно, да и бессмысленно описывать счастье Гобзало. Его радость была выше самых высоких гор Дагестана, парила вместе с орлами где-то там, в поднебесье.

Стоя на плоской крыше своей родовой сакли, бешено сверкая белками глаз, хищно скаля крепкие зубы, он продолжал безудержно палить в предвечернее бирюзовое небо и неистово восхвалять милость Всевышнего.

Переполошённые горцы, тотчас слетелись с оружием в руках со всей Урады, но тут же, смекнув в чём дело, восторженно поддержали пальбой и огненными танцами, душевный порыв счастливого отца.

* * *

Хай, хай…Из тьмы веков суровые горы Кавказа почитают рождение детей! Появление их на свет для горцев и степняков событие великое. Гремят барабаны, рокочут бубны, весело играют пандур и зурна. Радуются и ликуют все: молодые супруги, их родители и родственники, кунаки и соседи, – словом весь тухум. Воллай лазун! Разве может быть по-другому? Дети – продолжение рода, отрада в жизни, опора в старости. «Но каждый человек, который родился, ещё не человек. И каждая птица, которая летает, ещё не орёл» – утверждают на годекане убелённые сединой старики, а они знают, что утверждают.