– Вряд ли. Но…

– Селеста обычно собирала их для нее. И когда твоя кузина умерла, я решила, что обязательно посажу их на ее могиле. – Она кивнула в сторону других покрытых цветами холмиков. – Это единственное, что я могу для них сделать. Сестра Тереза, как видишь, любила анютины глазки, а старушка сестра Марианна все твердила, что самые веселые – горные маргаритки. А горечавки расцветут у твоей кузины.

– Спасибо. Вы очень добры.

Но голос Дженнифер почему-то дрожал, словно она задыхалась, и старая монахиня с удивлением взглянула на нее.

– В чем дело, детка?

Дженнифер не отвечала. Она сидела, глядя на свои зажатые в коленях руки, и отчаянно пыталась собраться с мыслями и разобраться в этих новых, поразивших ее сведениях.

– Ну-ка перестань. Что с тобой?

Дженнифер подняла голову, откинула со лба прядь волос, точно хотела отбросить тень сомнений. Она спокойно встретила встревоженный взгляд добрых глаз.

– Сестра Луиза, моя кузина была дальтоником.

Старушка озадаченно посмотрела на нее и машинально подобрала лопатку. Потом взяла очередное растение и принялась сажать его.

– Да?..

– Вы понимаете, что это означает?

– Ну конечно. В молодости у меня был приятель, так его брат страдал этим. Никто ничего и не узнал бы, не пойди он работать на железную дорогу. Вскоре это выяснилось, и его уволили. Оно и понятно, ведь там светофоры – красный, зеленый. Он не различал их. – Она приминала землю у корней цветов. – Не судьба, видно. Но все судьбы в руках Божьих. Парень пошел работать сторожем. А сейчас у него уже ресторанчик в Ментоне и шестеро детей, а жена умерла. Если бы ты знала его жену, – добавила она, похлопывая лопаткой по земле, – то сочла бы ее смерть за милость Божью. Упокой, Господи, ее душу.

– Надо же, как бывает, – сказала Дженнифер, не зная, что и ответить на сей словесный пассаж.

Сестра Луиза заметила ее замешательство.

– Так, говоришь, и твоя кузина?.. Я всегда считала, что это бывает только у мужчин, а женщины… По-моему, так доктор говорил.

– Да, – сказала Дженнифер. – Совершенно верно, обычно дальтонизм бывает у мужчин, и самая распространенная разновидность как раз та, что была у брата вашего знакомого, который не различал красное и зеленое. Но у Джиллиан, моей кузины, был очень редкий случай – тританопия.

Сестра Луиза снова бросила совочек и с нарастающей тревогой взглянула на девушку:

– Что?

Дженнифер подумала, что во французском эквиваленте это слово должно звучать как «la tritanopie». Она повторила еще раз:

– Тританопия. Это сине-желтый дальтонизм.

Сестра Луиза перевела взгляд на вазочку с синими цветами. Потом вопросительно посмотрела на Дженнифер.

– Так ты говоришь, что твоя кузина… что мадам Ламартин…

– Она совсем не различала желтого и синего, оба этих цвета для нее всегда были лишь различными оттенками серого. То есть… То есть, – заключила Дженнифер, – если бы она и увидела цветы, то не узнала бы их.

Старушка смотрела на только что посаженные на могилу цветы.

– Должно быть, я ошиблась, – робко сказала она, – но, собирая их для нее, я была совершенно уверена…

Дженнифер взволнованно склонилась к ней и коснулась ее руки.

– Нет, сестра. Вы не могли ошибиться, ведь все очень просто. И вы, и Селеста. Ведь Селеста часто собирала их для нее, не так ли?

– Так, но…

Дженнифер показала на вазочку в траве:

– Кто набрал этот букетик?

– Селеста.

– Вот именно. И она не раз говорила вам, что мадам Ламартин нравятся горечавки, что это ее любимые цветы?

– Да, да, говорила. Но постой, – все еще недоумевая, сказала старушка, – я что-то не пойму. Зачем твоей кузине надо было притворяться?.. – Она оборвала фразу и пожала плечами. – Хотя сейчас это уже не важно. Ведь цветы я посадила, в общем-то, для живых. Просто памятный знак. Маргаритки, анютины глазки, горечавки… Мертвым все едино.

Она вновь взялась за лопатку и вернулась к работе. Потом быстро взглянула на напряженное лицо Дженнифер и мягко добавила:

– Ну, не расстраивайся. Что же делать… Просто ошибка…

– Но это не ошибка! – закричала Дженнифер. – Это какая-то путаница, загадка, и она очень тревожит меня! Вы же сами сказали: к чему ей было притворяться? Это глупо, тем более что она не могла… – Она не договорила и закусила нижнюю губу. Пальцы ее нервно обрывали мелкие травинки. – Как ни крути, все это совсем непонятно, – заключила она, и вдруг ей почему-то вспомнился взгляд доньи Франциски из-под полуопущенных век. И точно холодом повеяло. – Странно, – добавила она, будто разговаривая сама с собой, – еще одна непонятная вещь.