Дженнифер была поражена и не скрывала этого:

– Но, боже мой, Селеста, надеюсь, ты не заблуждаешься на этот счет и не считаешь, что мать настоятельница одобрила бы твои бесконечные свидания? Сама подумай…

– Мы не делаем ничего плохого, – мгновенно возразила девушка.

Дженнифер подняла брови и промолчала. Селеста дерзко смотрела на нее своими черными глазищами, потом вспыхнула и отвела взгляд; ее пальцы нервно теребили покрывало.

– Разве только то, что мы встречаемся тайком.

Дженнифер молчала, снова задумавшись о том, что происходит там, за окном, в безлюдной долине. Дела Селесты ее решительно не касались – как уже было сказано, Селеста сама должна разобраться со своей совестью. Потом Дженни взглянула на девушку и встретила почти по-детски испуганный взгляд. Она почувствовала легкую жалость и даже, как ни странно, желание помочь ей. Она сказала мягко:

– Но ведь ты понимаешь, что тебе надо сделать выбор. Так продолжаться не может. Это нечестно и по отношению к Луису, и к матушке настоятельнице. Уж если у тебя нет призвания стать монахиней и она понимает это, почему прямо не сказать ей обо всем?..

Пальцы Селесты зарылись в покрывало. Она резко выпрямилась:

– Вы ведь не расскажете ей?!

– Я уже сказала – нет, – устало произнесла Дженнифер. – Это твое дело. Естественно, ты сама должна рассказать. Надо только решиться. И раз у тебя нет призвания, ради бога, прими совет матери настоятельницы и живи нормальной жизнью. В ней есть свои прелести.

Селеста молчала, но руки ее по-прежнему теребили пикейное покрывало. Потом она нехотя сказала:

– На самом деле призвание у меня есть. Так говорит донья Франциска. Она и слышать не желает о моем уходе.

– Никто не может решать за тебя, – намеренно резко возразила Дженнифер. – Ты любишь Луиса?

– Да, – прошептала Селеста, и ее глаза наполнились слезами.

Дженнифер взглянула на нее. Конечно, любит. Чем же ей можно помочь? Интересно, как к этому относится сам Луис? Она вспомнила огорчение, появившееся на лице юноши, и его слова: «Это касается меня или моей?..» Ему предстоит жестокая борьба, если Селеста не будет слушать никаких советов и полностью подчинится властной и авторитетной монахине с насквозь прогнившей душой. Раньше, в церкви, она была поражена, увидев выражение лица доньи Франциски, обращенного к Селесте. И если она правильно истолковала его, то испанка использует все резервы своей властной и сильной личности, все свое обаяние, чтобы удержать девушку при себе. Однако здесь могли быть и другие сложности.

– Луис говорил что-нибудь насчет женитьбы?

Вопрос прозвучал требовательно.

Селеста подняла голову, на ее губах заиграла гордая и чуть смущенная улыбка – тонкая и очень выразительная.

– О да.

– И он сможет содержать семью?

– Конечно! У его дяди есть ферма под Арлем. Луис говорит, очень богатая ферма с молочным стадом и… в общем, большое хозяйство. У дяди нет детей, и все достанется Луису. Он сказал, что мы могли бы… – Пыл ее внезапно пропал, и она добавила каким-то заученным и нравоучительным тоном: – Но конечно, это невозможно. Невозможно для того, у кого есть предназначение к высшей жизни.

– И ты уверена, что оно у тебя есть?

– А как же? Ведь так говорит донья Франциска.

Дженнифер прикусила язык и попыталась успокоиться.

– Мне жаль Луиса.

– Луиса? – удивленно спросила Селеста.

– А кого же еще? – вопросом на вопрос ответила Дженнифер. – Селеста, вполне естественно, что ты привязана к донье Франциске. Не сомневаюсь, что и она привязана к тебе. Это, конечно, очень важно, но… Ты знаешь, что донья Франциска в течение многих лет стремилась войти в орден, но до сих пор обстоятельства были против нее.

Девушка озадаченно кивнула. Дженнифер говорила, тщательно подбирая слова:

– Это трудно объяснить, Селеста, но мне кажется, я права. Возможно, в тебе донья Франциска видит себя. И потому, не считаясь с твоей личной жизнью, возлагает на тебя свои надежды. Для нее это в некотором роде еще один шанс. – Она немного помолчала. – Мать настоятельница говорит, что у тебя нет призвания. Впрочем, как и у доньи Франциски. А донья Франциска утверждает обратное. Она принуждает тебя, не считаясь – к чему лукавить? – с твоими желаниями. Она надеется, насколько я понимаю, реализовать себя в тебе. – Тут Дженнифер заметила в глазах девушки унылое непонимание и остановилась. Она улыбнулась и добавила мягко: – Пойми, Селеста: мать настоятельница, безусловно, лучший судья в том, что касается призвания. И еще, дорогая, почему бы тебе не довериться собственному сердцу? Тем более что и мать настоятельница склоняет тебя к этому?

Девушка надолго задумалась, но потом упрямо сказала:

– Донья Франциска не согласна с матерью настоятельницей. Донья Франциска говорила, что они не раз беседовали обо мне. Матушка уже стара, очень стара, а донья Франциска моложе и умнее и знает меня лучше всех.

– Она знает о Луисе?

Девочка сжалась и побледнела как полотно.

– Нет.

– Значит, она не слишком хорошо понимает тебя, не так ли? – сухо сказала Дженнифер.

В душе она поразилась той волне отвращения и даже ненависти, которая окатила ее при тихом и почти благоговейном упоминании имени испанки. Резко повернувшись к окну, она сильно сжала руки коленями, точно хотела укротить свои эмоции и обуздать желание разоблачить эту даму в глазах несчастной девчушки. Спорить Дженни не осмеливалась, она была не готова, да и не вправе вмешиваться в проблему, которая представлялась ей просто результатом душевного уродства, тогда как для Селесты решался сложнейший вопрос выбора между миром и Богом.