Страшней всего, пожалуй, что самый главный ее страх воплотился в реальность – ее имя тесно сплелось с именем Родена. При жизни Клодель, ее связь с Роденом была темой частых обсуждений и даже в 1899 году легла в основу драматической пьесы Генрика Ибсена «Когда мы, мертвые, пробуждаемся». Когда же она умерла, ее брат пожертвовал многие ее работы музею Родена, в котором сегодня выставлена самая большая коллекция скульптур Камиллы.

За четверть века население многих европейских городов возросло и к началу века увеличилось вдвое, а то и втрое. Писатели все чаще стали показывать стремительную урбанизацию через болезни. Крупные города утопают в смоге, в реки, как гной из нарывов, стекают сточные воды, воздух пропитан серой, зараза множится, а в тесных коморках люди живут буквально на головах друг у друга.

С безотчетным ужасом жители боялись болезней, и вскоре страх и сам как недуг захватил города. На медицинских факультетах все чаще звучит новый диагноз – «истерия», источником которой считали матку. Более пяти тысяч умалишенных, больных эпилепсией, нищих и не поддающихся иному лечению женщин запирали в Сальпетриер, лечебницу рядом с Садом растений на месте бывшей пороховой фабрики.

Сальпетриер можно было назвать «фабрикой смерти». «В этих стенах прозябают и влачат жалкое существование тьма созданий известной породы: старухи, нищенки, отвергнутые в ожидании смерти на скамье, безумцы, что придаются тоскливой ярости или горестным рыданиям в палатах среди таких же одержимых или в одиночных клетках… Это Версаль боли», – писал журналист Жюль Кларети.

Пациенты спали по трое-четверо на одной кровати. А главный врач называл свои владения не иначе как «необъятным вместилищем всяческих страданий».

Руководил этим адом Жан-Мартен Шарко, который получил прозвище «Наполеон неврологии» и стал отцом-основателем этой науки. При нем Сальпетриер превратился из «дикого обиталища паралича, припадков и судорог» в ведущую лечебницу, где обучали и изучали. Шарко был блестящим ученым, но на утренних лекциях он устраивал целое представление, как заправский шарлатан, и оглушительно ревел с трибуны. Люди заранее выстраивались в огромные очереди, чтобы вживую взглянуть, как на подмостках ученый гипнотизирует или усмиряет больных истерией.

В 1885 году лекции Шарко привлекли молодого невролога из Вены, Зигмунда Фрейда.

«Шарко потрясающе увлекателен: каждая его лекция – это маленький шедевр смысла и исполнения с прекрасным стилем; они настолько глубоко впечатляют, что услышанное еще долго эхом звучит в ушах, а увиденное навсегда остается перед глазами», – писал Фрейд.

После обучения у Шарко Фрейд отказался от теоретических исследований и по возвращении в Вену погрузился в клиническую медицину. Он распространял среди коллег суждения Шарко об истерии и вскоре на их основе создал собственную науку – психоанализ.

По мнению Фрейда, Шарко был «визуалом», то есть «человеком видящим». Не в силах точно определить неврологическую основу истерии, он сосредоточился на симптомах этой болезни – на ее зрительном воплощении. Диагнозы он ставил интуитивно. Шарко увлекался живописью и нарисовал иллюстрации ко многим наиболее частым проявлениям истерии: преувеличенная мимика, подергивание мышц лица, напряженные позы. За всю карьеру ученый собрал такое количество слепков и рисунков измученных болезнью тел, что в конце концов открыл собственный анатомический музей, которых в то время появлялось все больше в ответ на возросший интерес с болезням и упадку. Научный контекст, вырастающий из чисто художественной плоскости, вынудил ученое сообщество наблюдать и отображать.

Шарко хотел сблизить науку с искусством и написал книгу, в которой ставил диагнозы персонажам на исторических полотнах, а следовательно, и самим художникам. Его последователь Макс Нордау издал схожую книгу о декадентстве, которая принесла ему мгновенную известность. Он заклеймил всех импрессионистов истериками с тусклым зрением и малоразвитым цветовым восприятием, что объясняло, почему Пюви де Шаванн писал «выцветшие» картины, а Поль-Альберт Бенар предпочитал «кричащий» основной цвет.

Постепенно истерия из чисто клинического заболевания превратилась в культурное явление. Золя написал целый цикл из двадцати романов о нервном упадке семьи Ругон-Маккаров. То, как Роден изобразил Дантов ад на «Вратах», отражало действительное положение дел в Париже конца века. Искореженные фигуры, мечущиеся в агонии душевных расстройств и неврозов, словно сошли с иллюстраций Шарко. Преисподнюю скульптора населяют обыкновенные люди, которых поглотил кошмар собственных земных страстей. Любовь обернулась войной, желания затмевали разум. В аду Роден не искал справедливости – наказание нужно живым.

Роден тяжело переживал разрыв с Камиллой Клодель, но тем не менее продолжил работу над памятником Бальзаку. Он обещал закончить монумент за полтора года, но на самом деле потратил на него семь лет. Сначала он решил добиваться портретного сходства, но быстро отказался от этой затеи, поскольку внешность Бальзака едва ли отражала его талант. Ту же самую ошибку он едва было не допустил и в работе над «Мыслителем»: на первых порах взялся изображать Данте-человека, но не его внутреннею составляющую, не работу его ума.