Засим Чингисхан тысяцким своим ноенам дал указ, как отбирать мужей в хишигтэн: «В мою охрану ханскую возьмите из сыновей ноенов-темников, а также тысяцких и сотников и граждан состояния свободного мужей, достойных этой чести, – смышленых, крепких телом. Вступая в личную мою охрану, пусть тысяцких ноенов сыновья с десятью нукерами и меньшим братом придут ко мне. Сыны же сотников моих – с пятью нукерами и младшим братом, а сыновья десятников и граждан состояния свободного – с тремя нукерами и младшим братом. Да чтобы были все они верхом! Пусть тысяцких ноенов сыновья и десять их нукеров, вступающие в мой хишигтэн, у тысячи своей на содержанье будут. И содержание сие, в размерах нами установленных, да не зависит от наследства, коим они родителем наделены, и от того добра, кое добыли сами. Равно и содержанье сыновей ноенов-сотников с пятью нукерами и сыновей десятников и граждан состояния свободного с тремя нукерами да не зависит от личного их состоянья!»

И еще повелел Чингисхан: «Коли ноены-тысяцкие, сотники, десятники пойти решатся супротив сего указа, суровая их ждет за это кара. Те же, кто будет уклоняться, при ставке службы убоявшись, да будут подменены другими, а сами осуждены на ссылку. Никто не смеет препятствия чинить тем подданным моим, кто пожелает в мою охрану личную вступить».

Сообразно указу сему сыновья тысяцких, сотников и десятников были отобраны и посланы в ханский хишигтэн. Хэвтулов, коих в прежние годы было восемьдесят, стало восемьсот. И повелел тогда Чингисхан пополнить их ряды до тысячи и наказал не сметь запрещать подданным его к нему в хэвтулы поступать на службу. И повелел еще Чингисхан назначить их нэгурина командующим тысячью его хэвтулов.

Вы увидите из всех тех правил, которые я в сем сочинении предписал, на чем основывается теория военных учреждений заведенных в моих войсках. Намерение в сих движениях состоит в том, чтоб во всех случаях выиграть себе время, и решить дело скорее, нежели до сего в обыкновении бывало, и чтоб, наконец, ниспровергнуть неприятеля яростным ударом нашей конницы.

При таком стремлении побуждаем и трус, так что сей равномерно, как и храбрый, должность свою исправлять принужден, к тому же и ни один рейтар праздным не останется. Все при сем основано на скоропостижной атаке, и так я льщу себе, что все генералы, будучи удостоверены о пользе и надобности сего военного порядка, стараться будут о сохранении и о приведении оного в совершенство, как в военные, так и в мирные времена.

Я не забуду никогда, что говорит Вегеций о римлянах, восклицая в восторге: «И наконец римское благоучрежденное воинство опровергло великого возраста германские тела, сломило галльскую силу, уничтожило хитрость и коварство немецкое, бесчисленное множество варваров рассыпало, и власти своей покорило весь круг земной в то время известный». Столь много зависит блаженство государства от военного порядка армии!

Опасность, которой избежал Наполеон, дала ему почувствовать необходимость образования охраны из отборных людей, специально подготовленных к этой службе и занятых исключительно заботами об его безопасности. Была сформирована часть, получившая название «гиды». Организация ее была поручена Бессьеру, командиру эскадрона. Этой части тогда же присвоили особое обмундирование, такое же, какое впоследствии было у гвардейских конных егерей; она явилась их зародышем. В нее зачисляли отборных людей, минимум с десятилетним сроком службы, и часть эта оказала в боях большие услуги. Тридцать – сорок из этих доблестных храбрецов, использованных вовремя, всегда добивались самых решительных результатов. Гиды во время боя были тем, чем впоследствии при императоре сделались дежурные эскадроны, и это легко объяснить, потому что и те и другие были у Наполеона под рукой, и он их бросал в дело в наиболее важные моменты.

Бессьер, уроженец Лангедока, начал службу в 22-м конно-егерском полку, в армии Восточных Пиренеев. Он был храбр, хладнокровен и сохранял спокойствие под самым сильным огнем. У него было очень хорошее зрение и большой навык в маневрировании конницы. Особенно хорошо руководил он кавалерийским резервом. В дальнейшем во всех больших сражениях он оказывал величайшие услуги. Он и Мюрат были первыми кавалерийскими начальниками армии, но обладали совершенно противоположными качествами. Мюрат был авангардный начальник, порывистый и кипучий. Бессьер обладал свойствами офицера резерва, полного энергии, но осторожного и рассудительного. Со времени создания отряда гидов ему была поручена исключительно охрана главнокомандующего и главной квартиры. Впоследствии он стал герцогом Истрийским, маршалом империи и одним из маршалов гвардии.

С одной стороны, военная деятельность представляется в высшей степени простой. Мы часто слышали и читали, как просто и безыскусственно говорили о ней величайшие полководцы; по их словам, управление и приведение в движение тяжеловесной армейской машины, состоящей из сотен, тысяч различных членов, отходит совершенно на второй план перед их личностью, и, таким образом, весь исполинский акт войны в его целом индивидуализируется в своего рода единоборстве двух вождей. При этом мотивы их действий кажутся обусловленными немногими простыми представлениями, а порою несложным душевным побуждением; создается впечатление, что полководцы приступают к делу легко, уверенно, хотелось бы даже сказать – легкомысленно. Но, с другой стороны, мы усматриваем бесчисленное множество обстоятельств, в которых должен разобраться анализирующий разум полководца, огромные и часто неопределенные расстояния, на которые тянутся отдельные связывающие их нити отношений и множество комбинаций. И мы должны помнить обязанность, лежащую на теории, все это охватить систематически, т. е. с совершенной ясностью и исчерпывающей полнотой, и для всякого действия указать достаточные основания. При этом, вполне естественно, нами овладевает сильнейшее беспокойство, как бы нам не опуститься до школьного педантизма, туда, где, ползая по подвалам тяжеловесных понятий, мы на пути своего анализа ни разу не встретимся с мышлениями великих полководцев, одним взглядом охватывавших существо дела. Если результат теоретических усилий привел бы к этому, то, пожалуй, лучше было бы вовсе к ним не приступать. Они вызвали бы пренебрежительное отношение к теории со стороны таланта; такая теория обречена на скорое забвение. С другой стороны, этот свободный глазомер полководца, эта простота представлений, эта персонификация всей военной деятельности до такой степени составляют самый корень хорошего ведения войны, что лишь в условиях этой широты можно мыслить ту свободу духа полководца, которая является необходимой, чтобы властвовать над обстоятельствами, а не быть ими подавленной.

Не без робости делаем мы следующий шаг; он может быть направлен лишь по пути, намеченному нами с самого начала. Теория должна ярко осветить всю массу обстоятельств, дабы уму легче было среди них ориентироваться; она должна вырвать плевелы, которым заблуждение дало возможность повсюду прорасти; она должна вскрыть взаимоотношения явлений, отделить существенное от несущественного. Там, где представления сами собою складываются в такое ядро истины, которое мы называем принципом, там, где они сами устанавливают такой порядок, который мы называем правилом, в обязанности теории это отметить.