Выключаю «Нашу Рашу», ставлю музыку. Не знаю, кто это поёт, название группы английское, зато какие здесь слова: «Кровью пиши, на раненых руках, на треснувшем стекле: «Любовь — отстой» Что правда, то правда, обожаю эту песню.

А может, мне кровопускание сделать? В средние века так от всех болезней лечили — глядишь, и мне поможет. Спустить лишнюю кровь, чтобы сил на страдания не осталось, и жить, как все.

Как же мне тяжко, как себя жалко! А гнусные мыслишки всё активней проникают в мой неокрепший мозг.

«Так, продолжаем тупеть». Опять «Нашу Рашу» включаю, чтобы ни о чём не думать, только смеяться. И вдруг я вижу, что это не просто набор скетчей (надеюсь, есть такое слово). Это история. Разные истории про гастарбайтеров, которые не могу заработать у себя на родине и живут в скотских условиях. И начальник относится к ним почти как к животным. Про слесаря или фрезеровщика (я не отличаю одно от другого — да, я тупая). Это история запретной любви между Дулиным и Михалычем. Иван реально любит и ничего не может с собой поделать. Он изо всех сил пытается достучаться до объекта своих чувств и выглядит полным идиотом. А в ответ получает лишь презрение и непонимание (и идиотский закадровый смех). А он ведь и с жизнью готов расстаться ради любви. Мне стыдно над таким смеяться. Горе, слёзы и страдания. Чувствую себя так же, как этот Иван. Ваня, за что с тобой так? А со мной за что?

— За что?! — кричу я вслух. — Почему я, ну почему же я, а не кто-то другой?! Почему я должна каждую секунду умирать и получать в ответ лишь презрение и непонимание?! Господи, почему ты создал меня такой?! Хочу любить, хочу быть рядом с любимой! Хочу жить, как все! Почему мне нельзя?!

Спрашиваю непонятно у кого. Я же никогда в Бога не верила. Даже в церковь не ходила ни разу. А можно ли таким, как я, в церковь? Не прогонят ли меня оттуда, когда узнают что я не такая, как все, что я люблю девочек? Включаю другую песню и вслух подпеваю:

— «Какая звезда, чисто розовый цвет…» — Я просто растворяюсь в этой музыке, могу танцевать одна в комнате и в полоток смотреть, мне никто не нужен. Я сама по себе: — «Одиночество — сволочь».

Лежу на диване и смотрю в потолок, слушаю музыку о любви на полную громкость, которую позволяют колонки ноутбука. Слушаю её уже не ушами, а сердцем. Каждая мелодия, каждое слово отдаётся в душе.

Прикасаюсь пальчиками к своей «кисуле». Сегодня она отдыхает. Ею я даже не тёрлась об ножку Вики. И мне не хочется секса, мне реально не хочется секса. Мне нужна только любовь.

Выключаю свет и задёргиваю шторы. Включаю свой детский светильник «Звездное небо». Жалкая пародия, но всё равно красиво. Ставлю какую-то завораживающую мелодию.

Мне кажется, во всём есть смысл. Я не просто так поступила в институт, встретила Сашку и влюбилась в Вику. Всё это должно привести меня куда-то. Но куда? А с другой стороны, там, за дверью — целый мир, в котором ничего не изменится, если я вдруг умру, если вдруг меня не станет прямо сейчас. Миру всё равно, одной больше одной меньше — ему безразлично. Отличный вывод. Надо таких побольше, особенно когда не хочется жить.

То есть, если я покончу с собой, то ничего не изменится. Как это сделать? Да запросто, например, прыгнуть с крыши, но я высоты боюсь. Хотя там реально нужно всего лишь подойти к краю и сделать шаг. И можно больше не страдать. А как же мамка? Я не хочу причинять ей боль, она этого не заслужила. Что может быть страшнее похорон любимой доченьки?

Набираю в интернете: «Сделать лоботомию». Я читала, от влюблённости идеально помогает. А то, что я до конца своих дней останусь заторможенной и странной, это даже хорошо. Буду более уравновешенной — может, проживу подольше. Главное, чтобы никто не узнал, что я лоботомию сделала. А то дразнить станут, люди жестокие к тем, кто не такой, как они сами. Нет, лучше останусь лесбиянкой. Что за мысли дурацкие в голове — типа, у меня есть выбор? Как там меня Димка учил? Где четыре карандаша?

Беру карандаши в руки, прикладываю кончик языка к нёбу, и смотрю на то место, где стена смыкается с потолком. И тут мне становится смешно, и вовсе не потому, что я глупо выгляжу — как-никак, меня всё равно никто не видит. Просто я вспоминаю, как мы с Катюхой смеялись.

Ничего-ничего, смех продлевает жизнь… длинную и бессмысленную, пустую, лишённую любви, никому не нужную жизнь.

+++

Целый день я валяюсь в кровати, а к вечеру приходит мамка.

— Дочь, ты как там? — спрашивает она.

— Норм, — безрадостно отвечаю я.

— Опять проплакала весь день?

А что я ей скажу? Правду!

— Нет, я комедии смотрела. Все подряд, чтобы не плакать, — отвечаю я и устало улыбаюсь.

— Умничка моя! Так и надо. Я тебе мороженого купила.

Мне даже стыдно: мама пришла с работы уставшая, голодная, а я ничего не купила и не приготовила.

— Спасибо, мам, я не хочу, — честно отвечаю я.

— А ты вообще ела?

А я и забыла про еду. Честное слово, просто из головы вылетело. Я стала часто забывать поесть, особенно на фоне всех этих переживаний.