Когда Родон наконец сломал печать, он почувствовал, как его охватывает необъяснимая тревога. С одной стороны, он хотел, чтобы его подозрения оказались необоснованными, но все-таки холодное чувство страха охватывало его при мысли, что в его городе действительно появилось нечто, по-настоящему связанное с черной магией. Если зло на самом деле пришло в город, нужно четко понимать, как правильно бороться с ним, чтобы не навлечь еще большей беды. Столько раз Родон слышал, как чернокнижники уничтожали целые города, едва почувствовав за собой слежку. К тому же, если бы Эристель действительно был связан с черной магией, то это давно бы сказалось на благополучии города.

Уже не в силах больше ждать, Родон погрузился в чтение. Он надеялся, что письмо расставит все по местам, прояснит до мельчайших деталей, однако в результате Двельтонь еще больше запутался. Старец ограничился всего четырьмя строками, из которых первой было приветствие, а четвертой — пожелание всего наилучшего. Две оставшиеся строки заключали в себя следующее:

«Случившиеся в вашем городе убийства — не что иное, как возмездие, которое могло быть совершено вашими же горожанами, так как ничего магического в произошедшем я не усмотрел. Что касается лекаря с северных земель, то его история представляется мне чуть более запутанной: лавина действительно уничтожила город Майарк, когда в Ливирте свирепствовала белая лихорадка, однако надо заметить, что обе эти напасти были вызваны чернокнижником и, насколько мне известно, ни в том, ни в другом городе никто не выжил».

Сложив письмо, Родон поднялся с кресла и начал мерить шагами комнату. Белую лихорадку, созданную чернокнижником, могли усмирить только колдуны, а это означало, что либо Эристель лжет, либо относится к лекарям, которые незаконно практикуют магию. Последних в мире было, как крыс, поэтому особо с самоучками не боролись, главное, чтобы те не переходили черту. Родон мог лично насчитать как минимум дюжину врачей, которые тайно используют мелкие заклинания, чтобы понизить жар, ускорить заживление раны или на какое-то время устранить боль.

Куда больше господина Двельтонь беспокоило преображение слуг Эристеля. Молодой лекарь несколько раз вызывался на допрос в связи с изменением внешнего вида Точи. Однако все свелось к тому, что волосы юноши поседели от страха, пока его избивали, а цвет радужек глаз изменился потому, что он ослеп в результате полученных травм. Тем не менее горожане продолжали настаивать, что для слепого Точи ориентируется уж больно хорошо. В тот раз Родон сам пожелал закрыть дело, чтобы оставить несчастного юношу в покое.

Что касается парализованного старика, который после лечения у Эристеля вдруг начал ходить, дело оказалось еще более простым: в молодости парень неудачно упал с лошади и действительно какое-то время не ходил. Однако, восстановившись физически, он никак не мог поверить, что исцелился, поэтому продолжал пользоваться каталкой до самой старости. К тому же парализованному милостыню подавали куда охотнее, и исцеляться ему стало уже материально невыгодно.

В остальном Эристель не совершил ничего такого, что могло показаться странным или предосудительным. Горожане воспринимали его, как ученого зануду, который чах над книгами вместо того, чтобы развлекаться. Он был вежлив, трудолюбив и действительно знал свое дело, отчего все больше людей оставляло своих докторов и переходило лечиться к нему. На появление конкурента другие лекари отреагировали так, как было принято в этом городе: его начали подозревать в использовании темной магии, и количество писем с жалобами на «чернокнижников» в первый год заметно возросло. Больше всего Родона поразило письмо от Клифаира, почтенного пожилого лекаря, который ни разу не был замечен в клевете и интригах, направленных против других врачей. Старик настоятельно просил «присмотреться» к чужаку, так как излечение от гнилой проказы на последней стадии не может быть осуществлено даже очень древней магией.

Также вспомнился случай с Нироком Дофалем, которого отравили на праздновании собственного дня рождения. Кожа Нирока безобразно посинела, вены на шее вздулись, напоминая натянутые канаты, а на губах выступила зловонная желтоватая пена. То и дело по его телу пробегали судороги, и все присутствующие понимали, что Дофалю оставались считанные минуты. Не «понимал» только Эристель. Обычно, видя, что умирающего не спасти, врачи отказывались лечить его, чтобы не портить себе репутацию еще одним трупом. Северянин же брался за всех, и по большей части ему таки удавалось вытащить несчастных из могилы. Наверное, лишь по этой причине люди не донимали его настолько, чтобы он прекратил заниматься медициной. Родону и самому не хотелось всерьез рассматривать обвинения против Эристеля, во всяком случае до тех пор, пока лекарь приносил пользу.

К сегодняшнему представлению Амбридия Бокл готовилась особенно тщательно. Сценарий был проработан до мелочей, диалоги актеров преисполнены смысла, а костюмы достаточно походили на те, что носили прототипы основных персонажей. Только дурак, не имеющий ни смекалки, ни памяти, не признал бы в главной героине Шаоль Окроэ, настолько тошнотворную святошу, что Амбридия попросту не могла ее игнорировать. Именно эта девица имела наглость резко выразиться в адрес ее спектаклей. Рыжеволосая конопатая девчонка пятнадцати лет от роду заявила, что горожане ведут себя отвратительно, поощряя аплодисментами лживые, а порой и жестокие сценки. Будучи дочерью простого каменщика, она не смогла привлечь к своим словам достаточно внимания, зато своей неосторожной фразой нажила себе заклятого врага. В тот день, когда Амбридия узнала о нелестном высказывании, она перечеркнула ранее написанный сценарий и начала сочинять заново, добавив в список действующих лиц имя Наоль.

Можно предположить, что характер Амбридии Бокл сформировался бы иначе, если бы мать не восхваляла ее красоту и таланты слишком заливисто. С детства девочке пророчили завидного жениха, богатый дом, лучшие наряды, знакомства с великими людьми, а, главное, театральное будущее. Амбридия верила, что однажды она уедет в столицу южных земель, где будет сочинять пьесы для самого правителя. Шли годы, девочка превратилась в девушку, девушка — в женщину, но ни завидного жениха, ни богатого дома, ни достойных знакомств так и не появилось. Чувствуя, что молодость уходит, Амбридия поспешно вступила в брак с мелким ремесленником, затем родила ребенка, располнела и окончательно распрощалась со своими детскими грезами.