– Ну и какой Лумумба тут вопил про немецкие танки?

Бойцы отводили глаза, смущенно посмеиваясь.

– Эта хреновина называется бронетранспортер, или бэтээр. И из винтаря в борт прошивается влегкую.

Забрав у одного из них винтовку, продемонстрировал свои слова. Народ, увидев новую дырку в борту, одобрительно загудел. Как будто сами не видели, как их пули пробивали борта. Хотя, может, и не видели, стреляли-то, небось, не поднимая головы. Зато теперь они это точно знают. Вообще ребят можно понять. И недели не прошло, как прибыли из запасного полка, так что у них считай – первый бой. И закончился он хорошо – потерь нет, а наоборот, несколько убитых и пленных врагов. Такое очень сильно поднимало моральный дух. Пока бойцы и командиры осматривали застрявшую технику, я под шумок отвел валяющийся на боку мотоцикл в личное пользование. Он был почти целый, не считая нескольких вмятин и пары пулевых пробоин в люльке. Гордо притарахтев к нашей избе, похвастался трофеем, и мы с Гусевым опять засели за карту.

А байк у нас сперли в эту же ночь… Не везет мне на транспортные средства.

Дни катились очень быстро, и дело понемногу шло к сентябрю. На фронтах был полный аллес. Фрицы перли, как наскипидаренные, и, обходя наши УРы, уверенно продвигались к Киеву. Колычев в последние дни на меня странно поглядывает, но ничего не говорит. Ждет, видно, что дальше будет. Ну, жди-жди. Да, кстати! Меня за меткую стрельбу влет по «мессеру» наградили. В торжественной обстановке дали почему-то медаль «За отвагу!». Хотя слышал еще в своем времени, что за таким образом сбитый самолет – орденом награждают. Наверное, все-таки вспомнили летуна, отданного толпе, и решили – медали хватит. Так что я теперь рассекал, сияя новеньким серебряным кругляшом. У Гусева, кстати, Красная Звезда за Финляндию. Что есть у Колычева – даже не знаю. Он свои регалии не носит.

Немцы все-таки взяли Киев. Только на четыре дня позже, чем это было в моей реальности. Похоже, что самим фактом появления я уже начал менять ход войны. И кажется, это только начало. Из изменений, какие еще произошли, так это то, что на фронт начали поступать брезентовые разгрузки и неожиданно для всех был смещен со своего поста Мехлис. Вот те раз. Это же скольким воякам он жизнь портил, до самой победы, да и после… Сталину как собака предан был. А тут сняли. Что там у них произошло, непонятно, но это случай, из разряда которых тоже в моем времени не было. Если так дальше будет, то все знания истории можно смело спускать в унитаз. Хотя, если выйдет как думалось, после весны 1942 года они уже точно не понадобятся. Главное, харьковскую катастрофу не допустить. А там останутся, из всех знаний, только американцы, со своим ядерным проектом. Но их я приберегу на сладкое.

В конце сентября, как и было обещано, нас опять вызвали в Москву. Летели на этот раз на Ли-2. Земля и небо по сравнению с тем монстром, на котором пришлось трястись раньше. По уровню комфорта Ли-2, он же «дуглас дакота» в девичестве, напоминал современный пассажирский «курузник». То есть укачивало так же, но зато было тепло и не дуло. Москва встретила дождем. Толп добровольцев на улицах и баррикад я не видел. Это, наверное, позже все будет, когда фрицам до города километров сто пятьдесят останется пройти. А сейчас все тихо, только режим светомаскировки блюдут свято.

Поехали сразу к наркому. Знакомый уже секретарь доложил, и нас пригласили войти. Берия был не в духе. Когда мы зашли, он заканчивал трахать по телефону какого-то Горадзе. За что, я так и не врубился. Но Лаврентий Палыч пообещал в конце разговора поиметь не только злополучного Горадзе, но также всех его родственников, в том числе давно умерших и еще не родившихся. Надо же, как у нас в верхах беседы вести могут. Ротный, распекающий старшину за потерю вверенного ему имущества, – просто пацан по сравнению с грозным наркомом. Оторвавшись, Берия жестом пригласил садиться, и пока он барабанил пальцами по столу, остывая от предыдущего разговора, я пытался определить – стекла в пенсне плюс или минус? Минус. Выходит, у помощника тирана всех времен близорукость. Читает, наверное, много – вот глаза и посадил. А я-то думал, у него пенсне из-за старческой дальнозоркости. Хотя какой он старик? Крепкий мужик лет пятидесяти, не больше. Наконец он, успокоившись, заговорил:

– Ну что, товарищ Лисов. Вы со своим предсказанием попали в точку. Хотя эти, – он мотнул головой в сторону, – уверяли, что немец выдыхается и завязнет в УРах. Они оказались не правы. Поэтому я предлагаю вам войти в аналитический отдел, работающий при ГУГБ НКВД. Вы там будете нужнее, чем на фронте. И на этот раз к вашим словам будут относиться гораздо серьезнее. Что скажете?

Пипец, приехали. Я на этот момент был не готов оседать в штабах. Да и обстановка… Как правильно сказал Гусев, в Москве все, что хочешь, может произойти. Моча в голову стукнет, и арестуют, на этот раз всерьез. Да и характер у меня еще тот… А здесь ведь зубры собрались опытные. Сожрут, даже не из конкуренции, а по привычке. Тут опыт в аппаратных делах нужен. А какой из меня подковерный боец? Пулю в лоб противнику пустить – запросто, а вот интриги плести – опыта не хватит. Наверное, все-таки поторопился, когда в своих рассуждениях наверх вылезти задумал. C какающимся Сталиным себя самонадеянно сравнивал. Здесь же совершенно другой склад характера нужен. К этому времени я уже понял, что политик из меня – как из сантехника визажист. Чем самому высовываться на съедение, лучше прилепиться к тому же Лаврентию Павловичу и стать при нем типа доверенного советчика. Вот подсоберу достаточно бонусов, чтоб каждое мое слово слушалось им с огромным вниманием, тогда и посмотрим. А сейчас я лучше, согласно старой солдатской поговорке, поближе к кухне буду. Прокрутив это в голове, осторожно взвешивая каждое слово, ответил:

– Товарищ народный комиссар, что я с аналитиками делать буду? Эти озарения мне приходят, как я вам уже говорил, обычно после сильной встряски. После боя. Да и то не всегда. А здесь – какой бой? Максимум опять арестовать попытаются.

При этих словах Берия широко ухмыльнулся. Видно, ему понравилось мое поведение во время липового ареста. Я тем временем продолжал:

– А меня такие ночные подъемы не заводят, а только злят. Разрешите лучше с ребятами остаться. Толку больше будет. Если вдруг что-то опять почувствую, немедленно сообщу товарищу полковнику.

Лаврентий Павлович подумал, вертя в руках самописку, и вынес решение:

– Ладно. Так и сделаем. Ты только там поберегись. Не очень голову подставляй. Она теперь очень ценна для нас. И по поводу ареста – не обижайся. Такого больше не будет. Хотя недавно опять предлагали. За твои песни аполитичные.

Он опять усмехнулся и неожиданно спросил:

– Сам сочиняешь?

– Так точно! – нагло соврал я, приписав себе лавры Высоцкого.

– Ну, сочиняй. Стихи хоть и сомнительного содержания, но хорошие. Будут цепляться – скажи, я разрешил. И еще – завтра вы поедете на завод. Посмотри на свою выдумку в действии. А через пять дней я тебя жду.