Нет, не долго осталось, я найду выход.

Когда дверь камеры вдруг открывается, я вздрагиваю. Вероятно, это охранник, который забирает еду, но вместо того чтобы забрать поднос, он орёт из коридора: «Номер 4, в душ!»

Мужчина высокий и широкоплечий, его коротко остриженные волосы седые. Скорее всего, он бывший Воин. Насколько мне известно, большинство Воинов несут службу на границе города максимум до сорока пяти лет, после этого они часто физически не способны это делать, и назначаются на другие должности.

Я обессиленно поднимаюсь, сердце замирает. Ещё не время, совершенно точно не время!

— Д-должно быть, это недоразумение, я только вчера была…

Он заходит в камеру и вытягивает дубинку из-за ремня. Избивать меня он не станет, потому что только один человек вправе оставлять видимые следы на моём теле: Блэр. А вот очень болезненный удар электричеством надсмотрщик влепить может.

Дрожа, я встаю на ноги.

— Я принадлежу Блэру. — Мне отвратительно, что приходится такое говорить.

— Так и есть, шлюха, тебе не повезло, иначе тебе было бы позволено раздвинуть ноги и для меня!

Он выталкивает меня из камеры в коридор с голыми стенами, где навстречу мне торопятся другие рабыни. Что случилось? Я что, потеряла всякое чувство времени? Может быть, прошло уже больше дней?

Пока иду, я рассматриваю ссадины на своих руках. Следы от верёвок чётко видны и не выглядят старыми. Что-то здесь не так!

Перед входом в душевую мы, женщины, должны снять рубашки и бросить их в корзину. Никто не произносит ни слова, некоторые беззвучно плачут. Я затравленно смотрю в их лица, пока нас запихивают в облицованное кафелем помещение. Здесь примерно тридцать молодых женщин, все симпатичные и соответствуют общепринятым стандартам красоты: худенькие, с маленькой грудью.

— Вымойте свои грязные дыры, и поторапливайтесь! — кричит надзиратель и захлопывает дверь. Мы оказываемся запертыми в узком помещении, из насадок над нашими головами идёт пар. Несколько секунд разбрызгивается лосьон. В Уайт-Сити воду экономят, поэтому нашу кожу увлажняет лишь пар. Я торопливо намыливаю себя, и несколько минут спустя нас обдаёт тёплым дождём.

— Нас поведут на шоу? — спрашиваю я у брюнетки с бросающимся в глаза родимым пятном на щеке, повернувшись спиной к двери. Охранники наблюдают за нами через окошко.

— Нет, второе подразделение проводит тематическую вечеринку.

Блэр состоит в этом подразделении!

— Что это за вечеринка? — Я о таком ещё не слышала.

— Время от времени Воины устраивают частные оргии при закрытых дверях. — Она сдержанно улыбается. — Надеюсь, Дин тоже там будет.

— Ты ждёшь встречи с ним? — Я не могу в это поверить.

— Да, с ним терпимо и заканчивается быстро. А потом он каждый раз хочет, чтобы я ему что-нибудь почитала. В некотором смысле он милый, и быть с ним вместе лучше, чем прозябать в камере.

Милый? Воин? Она сошла с ума, сидя в камере? К нам делает шаг женщина с другой стороны от меня. Её лицо белое как мел.

— Говорят, на вечеринках, где никто не наблюдает, Воины отрываются по-настоящему жёстко.

Неужели может быть хуже, чем на шоу? Я чувствую болезненный укол внизу живота. Вот почему я снова должна пойти: потому что меня хочет Блэр. Что он будет вытворять со мной на вечеринке? Мучительно убивать, как он постоянно обещает мне шёпотом на ухо, когда меня… Я тяжело сглатываю, мой пульс зашкаливает, перед глазами мелькают точки.

«Сначала я сломаю тебя, а потом убью…», — звучит его голос в моей голове. Только Блэр уже давно меня сломал, по крайней мере, очень на это похоже. Мне становится так плохо и начинает кружится голова, что я хватаюсь за свою соседку. Но из страха быть наказанной, она вырывается.

Вода иссякает, и на другой стороне душевой открывается следующая дверь. Мы снова переходим в отдельную комнату — мне знакома эта процедура. Здесь душно и жарко. Большие потолочные вентиляторы высушивают нас досуха. Ненавижу это, потому что мне не хватает воздуха. Другие женщины тоже с трудом могут вдохнуть и начинают кашлять, от жары горят наши лёгкие и болят глаза. Я постоянно думаю о том, что меня ожидает. Моё сердце колотится всё сильнее, кровяное давление повышается. Меня охватывает паника, и как только дверь в комнату для одевания открывается, я бросаюсь вперёд в поисках какого-нибудь острого предмета, который могла бы вонзить себе в горло. Но здесь нет ничего, кроме надзирателей и длинного стола, на котором разложена наша одежда. Теперь это не узкие полоски и стринги, а почти прозрачные белые одеяния. Они без рукавов, с глубоким вырезом и лишь слегка прикрывают нас между ног. Тем не менее, это больше ткани, чем мы носим на шоу, и я не чувствую себя полностью обнажённой. Хотя каждый может увидеть синяки у меня на бёдрах.

Мои раны ещё не зажили, поэтому сегодня будет хуже, чем когда-либо до этого. Я больше не могу, я недалека от нервного срыва, но здесь возможности покончить с собой у меня нет. Может, на вечеринке. Надеюсь, там подвернётся шанс. Если я смогу сделать это, стоя перед Блэром и глядя ему прямо в глаза, хоть я и умру, — это принесёт мне небольшое удовлетворение.

Единственное, что могло бы удержать меня от самоубийства, — это лучик надежды. Как часто я мечтала о том, что произойдёт чудо, и сенатор Мурано помилует меня…