Устало роняю голову на скрещенные на коленях руки и с тоской смотрю, как на экране телефона меняются электронные цифры.

Я ревную?

Если так, то это — впервые в жизни, потому что чувство мне ново, и я оказываюсь совершенно беспомощна перед его агрессивной бомбежкой.

Я ужасно ревную. Представляю, что школьница трогала моего голого Даню — и внутренности растворяются в серной кислоте злости. Возможно, они ушли вдвоем. Возможно он тоже будет говорить ей пошлости своим низким голосом. Возможно, уже сегодня у них будет секс.

Выключаю экран телефона и в черной зеркальной глади вижу собственное заплаканное лицо. Боль везде: в крови, в костях, в душе. Пытаюсь вколоть себя противоядие рационализма: я просто принимаю за любовь благодарность и юношеский напор, которому невозможно сопротивляться. Но становится еще хуже, потому что именно в этих мыслях впервые звучит слово «любовь».

Я жду еще минут десять, наслаждаясь абсолютной тишиной пустого спортзала.

Иду к двери и у входа сталкиваюсь с уборщицей.

— Уже все ушли? — переспрашиваю на всякий случай?

— Да как будто, — ворчит Ильинична. Она вообще не разговорчивая, если дело не касается грязи, которую ученики любят таскать после каждой перемены.

Выхожу в узкий коридор, прислушиваюсь — тихо.

Можно не торопиться, дать немного сойти припухлости с глаз.

Я уже почти у выхода, когда сзади раздается звук открывшейся двери и низкий Данин голос:

— Стоять, Колючка.

У меня дрожат колени. Так сильно, что я вытягиваю руку, чтобы опереться ладонью о стену.

Не повернусь. Ни за что не смогу повернуться и посмотреть на него. Возможно, он там не один, и рядом стоит счастливая владелица трофейной майки с номером «1», и тогда вся школа узнает, что училка сохнет по старшекласснику. Это же красными буквами будет написано у меня на лбу.

Делаю шаг в сторону спасительной развилки впереди, надеюсь на второй, но шаги сзади рушат все планы. Пальцы жестко смыкаются у меня на предплечье. Резкий разворот, от которого меня выкручивает, словно неумело запущенный волчок. В ноздри бьет запах мяты и сигарет, и я жадно глотаю его губами, обещая себе, что это — единственная слабость на сегодня.

— Ну-ка пошли поговорим, — совсем не как мальчишка, рычит Ленский, и у меня, взрослой женщины, отпадает всякое желание ему перечить.

Он тащит меня в раздевалку: идет впереди, как ледокол. В джинсах, низко спущенных на бедра, и теперь я очень хорошо вижу надпись «Дизель» на белой резинке трусов. Сглатываю, когда понимаю, что буквально прилипла взглядом к выразительным ямочкам над ягодицами, которые выглядят настоящим вызовом моему самообладанию.

Смотрю выше — и стопорюсь сразу от двух вещей. Во-первых, он до сих пор без верхней одежды, и его спина прямо у меня перед носом. На ребрах пара крупных синяков, от вида которых у меня сердце в клочья. Понимаю, что он, вероятно, получил их на тренировке, но это просто бесчеловечно. И во-вторых: у моего Дани татуировка. Между лопатками, примерно с кулак размером: черно-белый пушистый, как будто случайно нарисованный из кляксы, кот с зелеными глазами.

Тянусь, чтобы потрогать его пальцами, но не успеваю — Ленский затаскивает меня в раздевалку, громко хлопает дверью и еще громче проворачивает изнутри защелку.

— Даня, прекра…

Он хватает меня за плечи, прижимает спиной к двери, опускает голову и сдавленно говорит:

— Молчи, Колючка. Просто, блядь, молчи.

Молчу. Смотрю на его черные, как смоль волосы, за которым совсем не видно лица — и молчу. Чувствую, что он горячий, как печка: обжигает меня собой, хоть между нами достаточно свободного пространства. Опускаю взгляд на его грудь и живот, на шрам от аппендицита, на расстегнутую пуговицу джинсов — и молчу.

— Ты хоть понимаешь, что я чуть не сдох без тебя? — говорит низким рокотом, продолжая смотреть куда-то на носки моих сапог. — Хоть на секунду можешь себе представить, что я чувствовал, когда сказали, что ты — уволилась?

Я открываю и закрываю рот. Слышу его усмешку и вслед за этим Даня кладет ладони по обе стороны моей головы. Скребет ногтями по дверям, собирая пальцы в кулаки. Тяжело и рвано дышит.

— Вы бессердечная, Варвара Юрьевна.

Это «вы» похоже на удар плеткой по лицу. Жмурюсь и прячу лицо в ладонях, мотаю головой, как будто это нехитрое действие отменить его нарочитую попытку сделать мне больно.

— Ты ничего не знаешь, Даня, — говорю я, пытаясь не выдать ком в горле. Поздно — всхлипываю, как девчонка, которую обидел ее любимый мальчик.

— Как я могу знать, если вы ничего никогда не говорите? Клещами тянуть? Пытать вас каленым железом? Умолять?

— Даня, не надо… — прошу я.

Он отступает на два шага, скрещивает руки на груди и смотрит на меня с высоты своего роста и своих — не верю, что я это думаю — куда более зрелых, чем мои двадцать три, восемнадцати лет. Высокий, крепкий, мужественный. Хмурый и злой, как черт. С царапиной на скуле, которую хочется залечить поцелуями.