Дзючи уже несколько лет жили неподалеку от Куакара в небольшом селении на берегу Пышмы-реки. Они были хорошими соседями, мирно пахали землю, сеяли хлеб, разводили скот, охотились, бортничали и ловили рыбу. Их гончары лепили и обжигали красивую и прочную посуду, которая славилась далеко вокруг, вплоть до берегов Калмез-реки. Их кузнецы ковали серпы и плуги. служившие намного дольше калмезских, а подкованные ими лошади тянули вдвое больше поклажи. За работой дзючи пели такие прекрасные песни, что хотелось слушать их вечно.

Казалось, что именно эти песни, смешиваясь с размоченной глиной и раскаленным металлом, делают горшки такими звонкими, а топоры и лопаты такими прочными и долговечными. А когда в праздник кто-нибудь из них начинал бряцать на удивительном рукотворном дупле с натянутыми поющими жилами - ноги сами пускались в пляс, хотелось еще сильнее любить всех, кто был близко и не близко, и еще искреннее благодарить великого Инмара и сына его Шундыра, которого дзючи звали веселым именем Ярило, - за дарованный ими мир и прекрасную жизнь в этом мире.

Мудрый вождь дзючей Доброслав искусно лечил больных, не разбирая при этом ни своих, ни чужих. Лесные и полевые травы слушались его и отдавали недужным всю свою живительную силу. Он окунал новорожденных в лохань с водой, где кузнец закаляет раскаленное железо, и дети после этого росли крепкими, как это железо, и веселыми, как присказка кузнеца. Если же откуда-то издали приносили хворое, немощное, неудачно рожденное чадо, Доброслав укладывал его в печь на теплую золу, а обратно доставал сквозь большое хлебное кольцо, которое дзючи звали смешным словом колач. Малыш рождался заново, а зола-Огонь, круг-Солнце и хлеб-Земля делали его здоровым.

Доброслав помогал всем, но решений своих, даже неоспоримо верных, никому не навязывал, - властью своей пользовался осторожно, в чужие дела не вмешивался, без зова ни к кому не являлся. Но в этот день он изменил своему правилу. С утра старца одолевали нехорошие предчувствия. Привычные дела и разговоры не могли отвлечь его от смуты, наседавшей на обеспокоенное сердце. И тогда Доброслав отправился в Куакар. В половине недлинного пути встретился ему испуганный Кылт. Он был так взволнован, что не мог положиться на гонца и сам отправился в селение дзючей. Успокоив калмеза словом и взглядом, Доброслав продолжил свой путь и вскоре вышел к тому месту, где стояли друг против друга два очень неравных числом войска.

Издали заметив приметного старца, предводитель чирмишей остановил движение властной руки и с любопытством стал ожидать его приближения. Главный чирмишский воин не сомневался в своей победе и решил растянуть удовольствие, еще более подсластить его неожиданным развлечением. Сейчас старик начнет умолять о пощаде, предлагать какой-то жалкий выкуп: Можно и поторговаться для вида, можно притворно разжалобиться, как бы поддавшись на уговоры, и даже - это забавнее всего - дать приказ об отступлении, а потом, лихо развернувшись, на полном скаку смять и этого несуразного деда, и это разношерстное, вооруженное топорами и вилами войско, и этот плохо устроенный, почти неукрепленный город:

Добролав приблизился и решительно воткнул посох прямо перед конем предводителя чирмишей.

– Ты не тронешь город, - сказал он спокойно и уверенно. Речь его на чирмишском языке была не очень правильной, но воин все понял и громко расхохотался.

– Почему же?
– спросил он, просмеявшись и вытирая согнутым пальцем выжатую смехом слезинку.

– Эта земля принадлежит калмезам, - напомнил Доброслав.

– Но ты не калмез, я слышал это от многих. Ты тоже чужой в здешних краях.

– Я пришел сюда с миром, и эта земля приняла меня, я врос в нее, как этот посох, мои боги подружились вотскими богами, мои люди стали братьями калмезов.

– Я не боюсь ни твоих людей, ни твоих богов, - крикнул чирмиш.- Прочь с дороги!

– Ты пришел с мечом, незванно и непрошенно, за твоей спиной огромная сила. но, клянусь Перуном, твой конь не сможет обойти моего посоха.

– Мой конь ходит прямо, - чирмиш снова засмеялся и поднял плеть, чтоб хлестнуть скакуна и от слов перейти к делу.

– Взгляни, - Доброслав поднял лицо к небосводу и указал рукой на облако, плывущее с восхожей стороны. Предводитель чирмишей бросил в небо веселый взор, и тотчас улыбка его погасла, он несколько раз ошарашенно. моргнул, прищурился и даже протер затуманившиеся вдруг очи, но то, что он видел, не исчезало, а, напротив, приближалось и увеличивалась в размерах выросшая из облака рука умело и крепко сжимала туго натянутый лук с настороженной стрелой, и острие этой стрелы было направлено прямо в его грудь.