— Прости меня, — сказал он мягко.

Моргана молча оглянулась. Ей показалось, что она ослышалась.

— За что простить? Я здесь как раз для этого! — горько вымолвила она. В ее глазах сверкнули слезы досады. С улыбкой, некрасиво искривившей нежный рот, она добавила:

— Все правильно! Сначала воровка одноглазого, теперь твоя шлюха!

Ройс вздрогнул. В странном сочетании гнев и боль свились в клубок в его груди. Он не мог опровергнуть ее, но он был почти болен от гнева, услышав эти безобразные слова.

— В конце концов я не держу тебя в конуре, как животное, и не подвергаю опасности попасть в Ньюгейт или быть повешенной в Тайберне… — И он добавил со сталью в голосе:

— Но я не позволю тебе ускользнуть от меня!

Никто из них не сказал больше ни слова. Каждый был добычей такого множества неистовых, противоречивых чувств, что они расстались почти с облегчением. Моргана бросилась вниз лицом на атласное покрывало, едва он исчез. Однако у нее не было слез. Она могла только лежать, зарывшись лицом в подушку, и проклинать судьбу, которая позволила скреститься их дорогам.

Ройс тоже проклинал судьбу, и нельзя было сказать, что его проклятия были менее изобретательными, чем у Морганы, — только он проклинал ее дольше. И даже ночью, лежа с широко открытыми глазами в своей холодной постели, он все еще проклинал: себя, Моргану, любую неприятность, которую мог воскресить в памяти. Это не помогало. Так прошло несколько часов, и он наконец признался себе: что бы он ни чувствовал к Моргане Фаулер — его не занимало точное название, — это чувство пустило такие крепкие корни внутри него, что стало частью его существа, его жизни и смерти.

Ройс услышал, как где-то вдали часы мелодично пробили четыре, и сон начал овладевать им. И вдруг какой-то Незнакомый звук заставил его мгновенно проснуться. Каждый нерв его тела внезапно насторожился. Пронзая взглядом темноту, не двигая ни мускулом, он прислушался, пытаясь обнаружить источник звука, обеспокоившего его. Снова слабое щелканье и едва слышный звук открывающейся двери. Кто-то вошел или вышел? Инстинкт подсказал ему, что кто-то чужой вошел в его комнату и кто бы это ни был, кто бы ни стоял, прячась в потемках, он принес сюда зло.

В комнате было темно, но крошечный лунный луч, проникавший сквозь щель в занавеске на одном из окон, позволил Ройсу различить неясные контуры мебели рядом с постелью. Осторожно его взгляд передвигался от одного предмета к другому, выискивая нечто незнакомое, таящее опасность. Она была рядом. Ройс почувствовал ее, как запах, который исходил от неизвестного, скрывающегося в темноте. Все его мускулы напряглись, но он не позвал, не окликнул чужака, пробравшегося в его комнату: у него было предчувствие, что ответа он в любом случае не услышит, только выдаст себя.

Игра была смертельной. Боясь выдать свое единственное преимущество — то, что он бодрствует, в то время как его противник уверен в обратном, Ройс затаил дыхание. Чужой выбирал время для удара — Ройс знал это так же верно, как и то, что все происходит наяву, а не во сне. И он проклинал себя — как можно, зная об опасности, не предпринять никаких мер предосторожности, даже таких простейших, как, например, спать с пистолетом или ножом под подушкой. «Но кто это, — думал он напряженно, — грабитель или убийца, подосланный одноглазым?»

Времени для раздумий не оставалось — в темноте послышался едва различимый звук шагов по ковру. Кто-то шел к его кровати. Сердце Ройса стучало как молот, тело приготовилось к борьбе. С полузакрытыми глазами, будто спящий, Ройс лежал, похолодев, нетерпеливо ожидая, когда незнакомец подойдет поближе.

Тот сделал неожиданный рывок в сторону постели — и тонкий луч лунного света слабо сверкнул на длинном лезвии ножа, уже занесенного для удара! С молниеносной быстротой Ройс устремился вверх; его пальцы железом обхватили кисть, державшую нож.

Мужчина зарычал от ярости: с нечеловеческой силой отдернув руку, почти высвободив кисть, свободной рукой он вцепился в Ройса. Тела недругов переплелись, нож сверкал между ними. Шум разгоряченного дыхания, грохот опрокинутой мебели, звон стекла, сдавленные проклятия сменили мирную тишину, царившую в доме.

Ройс догадался, что противник того же роста и примерно такого же сложения, что и он, но очень скоро обнаружил, какие опасности поджидают его. Он был раздет, только что из постели, и лезвие болезненно обжигало его голую кожу то туг, то там. Через несколько секунд убийца со всего размаху наступил на руку лежавшего на полу Ройса, и только отчаянным усилием воли тот смог проигнорировать дикую боль и не отвести взгляда от постоянно перемещающегося ножа. Кровь сочилась из многочисленных царапин и порезов, и Ройс собирал силы для последнего боя, зная, что, если он не остановит немедленно смертоносную полоску стали, блестящую в полудюйме от его груди, дело кончится скверно.