По дороге передумал и направился сразу в крыло, где располагалась мужская половина. Пофиг, что там пацаны подумают, пока не мог нормально соображать, а это чревато последствиями. Нужно было пока побыть одному, а иначе кто-то точно словит по морде. По дороге встретились двое малолеток, но увидев меня, прижались к стенке и постарались слиться с ней, лишь бы я не заметил их. Хмыкнул. В этот момент аж в внутри что-то закопошилось, никогда до этого не чувствовал ничего подобного, и что это, для меня было загадкой, но то, что это чувство бесило и раздражало, однозначно.

Дверь комнаты открыл рывком. И так же с силой закрыл, аж стекла задрожали. Черт. Надо успокоиться. Захотелось покурить ужасно, но я все-таки скинул кроссовки, завалился на кровать и руки под голову засунул. Прикрыл глаза. Но тут же раскрыл, потому что лицо Яси с разбитой губой и носом встало так ясно, что чуть не подскочил от неожиданности. Черт. Глянул на часы. Это я что, заснул, что ли? На улице стало смеркаться, и странно, что пацанов до сих пор нет. Должны же были уже давно прийти. Я повернулся на бок, и мысли унеслись далеко в прошлое. Туда, где тоска сжирала все внутри, оставляя после себя поле пепла.

– Пап, а мама когда меня будет в школу водить? Я хочу, чтобы она меня в школу водила, – сижу на заднем сидении, смотрю в окно. – Почему она с кровати не встает, а, пап?

Отец молчит, отвечать не торопится. Он никогда не отвечал. Не знаю, почему. Но я все-таки задавал ему эти вопросы, потому что очень скучал по маме, по ее поцелуям возле ворот школы, по ее улыбке.

– Тимофей, я же тебе уже говорил, что мама очень серьезно болеет, и я не знаю, когда она сможет тебя в школу провожать.

Перевожу на него взгляд, а в глазах слезы застыли. Он коротко глянул на меня.

– Я все делаю для того, чтобы она поправилась, – в этот момент его голос дрогнул.

– Я понял, пап, а кто меня сегодня заберет? – снова перевожу взгляд в окно.

– Вероника, – он вздохнул. – И пожалуйста, сын, веди себе достойно. Хорошо? Я такие деньги плачу в этот лицей, не хотелось бы, чтобы тебя отчислили уже после первого класса.

– Я стараюсь, пап, изо всех сил стараюсь, – отвечаю ему, даже не покраснев ни разу от того, что соврал.

Черный мерседес тормозит перед воротами элитного лицея, я вылезаю из машины, и когда она трогается с места, с тоской во взгляде провожаю ее до поворота. Потом разворачиваюсь лицом к кованой решетке и шагаю ко входу.

***

– Тимофей, ты сам поднимешься, или тебя проводить?

– Вероника, я сам, не маленький уже.

Она треплет меня за волосы и ласково улыбается.

– Верю, малыш, завтра я снова за тобой приду, так что до завтра, – говорит она и уходит.

Поднимаюсь домой в ожидании встречи с мамой. Я всегда прямо с порога бежал к ней в комнату и взахлеб рассказывал обо всем, что происходит у меня в школе. Да только за то, что она улыбалась, я готов был по сто раз рассказывать ей одно и тоже. Лишь бы не видеть в глазах слезы, когда она просила меня нагнуться, чтобы поцеловать в щеку, а я склонялся к ней и не выдерживал, тоненькими ручками пробирался под шею и обнимал ее крепко-крепко и сам целовал, собирая с ее щек соленую влагу.

Открываю дверь и разуваюсь на ходу, откидываю рюкзак в сторону и замираю посреди коридора, когда понимаю, что происходит что-то странное.

Прислушиваюсь и замираю на месте. Из комнаты мамы доносятся посторонние звуки. Тихий плачь и звонкие щелчки, как будто кто-то ремнем щелкает. Я помню этот звук, так как отец, иногда припугивал меня, говоря о том, что если буду себя плохо вести, то накажет.

Крадусь в комнату, потому что сильно боюсь. От страха внутри будто все сжалось, и трудно дышать. А потом слышу голос.

– Когда ты же ты, тварь парализованная, сдохнешь? – это голос бабушки Нины. – Душу ты Лешке всю вывернула, вон, похудел как.

Снова щелчок, и я закрываю глаза. Вот она, дверь. Подхожу ближе.

– Надеюсь, когда сдохнешь, в аду будешь гореть, зараза безродная. Как только мог позариться на такую, как ты? Тварь, нищебродка, ненавижу!

И щелчки сопровождают ее слова. Я захожу в комнату и замираю на пороге. Картина, что предстала передо мной, заставила стереть все границы разумного. Бабушка стояла, склонившись над мамой, и хлестала ее по щекам.