День и правда был чудесный. После зимы, которая всегда омрачала своей белизной и без того светлые стены психиатрической клиники имени Сеченова, первые солнечные дни по-своему выражали и предназначение клиники, и своеобразную внутреннюю ее атмосферу. При входе сидел старый вахтер с газетой, возле регистратуры и приемного отделения мужчина в джинсовом комбинезоне заправлял кофейный аппарат новыми стаканчиками, а на втором этаже в конце коридора, за столом, в своем кабинете, сидел главный врач Станислав Сергеевич. На четвертом этаже три санитара внимательно следили за тем как несколько пациентов надевают ветровки, дабы не простудиться во время прогулки. На третьем этаже, в одной из палат-одиночек расчесывалась Анна.

Станислав Сергеевич, облокотившись своей пепельной бородкой на руку, скучающим взглядом, с тоской, разглядывал свой мобильный телефон, который лежал на его столе и очень часто разряжался. Главврачу шел уже пятьдесят второй год, он был молод душой, но домашние горести, профессиональные навыки, обязанности, соответствующие его высокой должности, старили его слишком быстро.

Анна собрала волосы в шелковую сетку, убрала за уши некоторые локоны, не попавшие в сетку, и вышла из палаты. В коридоре стоял Паша и чуть вдалеке, в проходе, мялся Андрей, почесывая затылок и хмуря брови. Первый стоял, опираясь плечом на угол дверного проема, и смотрел на второго. Паша был почти самым молодым на этаже, он страдал постконтузионным синдромом. Андрей – полиморфным психотическим расстройством. Как и большинство пациентов этого этажа, они все мучились психическими заболеваниями пятого класса, оттого санитары и прозвали третий этаж «этажом пятиклассников». Здесь бывало спокойно, но во время обострения одного «пятиклассника» зачастую искажался мир еще нескольких и приступ набирал массовые обороты. Крики, вопли, раздирающие страхом стоны, волновали души даже самых невозмутимых санитаров и опытных медсестер. К счастью, такие дни случались все реже – медсестры научились более оперативно вручать успокоительное всем, когда у кого-то одного случался внезапный приступ.

– Привет! – застенчиво произнес Паша, увидев Анну.

Она ходила тихо, плавно и медленно. Порой казалось, что ее походка была высокомерной, но улыбка и легкость в движениях напоминали скорее походку балерины: иногда она, словно невесомая, плыла по земле. Стройная, худенькая и временами аккуратная в поведении, она волновала сердца многих пациентов, но Пашу – особенно. Он поправил дрожащей рукой свои круглые очки и помахал ей рукой. Его улыбка стала еще шире и приветливей.

– Приве-е-ет! – повторил он громче, беспокоясь, что Анна не заметит его.

– Здравствуй, – одобрительно кивнула Аня. – Как ты, дорогой?

– Хорошо, – застенчиво пробурчал Паша, стараясь то скрыть улыбку, то, наоборот, улыбнуться сильнее. – А ты как?

– Ты сегодня хорошо выглядишь, – улыбнулась Анна, проведя рукой по его плечу и направившись дальше, кивнула Андрею. – И тебе привет, Андрюш.

Андрей продолжал чесать затылок одной рукой, а второй истерично тряс перед собой стараясь прекратить непроизвольное дрожание пальцев. Анна взяла его за руку и поправила ему волосы, часть которых от почесываний уже торчали, придавая ему печальный, но в то же время забавный вид. Андрей, увидев сочувственную улыбку Анны и искреннюю жалость во взгляде, слегка успокоился и прекратил говорить себе под нос.

– Почему ты мне волосы не поправила, а ему поправила? – произнес Паша. Губы его дрожали от обиды, и он стал глубоко, прерывисто дышать, удерживая слезы в глазах.

– Потому что, – улыбнулась Анна с жалостью, – у тебя всегда аккуратная прическа, дорогой, а Андрюша уже растрепал себе все волосы.

– Я тебя раздражаю? – не останавливался Паша, решаясь на то, чтобы в обиде убежать обратно в палату, но не выглядеть при этом глупым трусом.

– Как ты можешь раздражать меня? – заботливо ответила Анна. – Какой ты глупенький!

– Эх, – фыркнул Паша и удалился в свою палату.

Анна пошла дальше. Большинство пациентов еще сидели в своих комнатах, не было сегодня массовых диалогов, суетливого брожения по коридору. «Довольно спокойно, – прикинула про себя Анна, – очень под стать погоде». Из палаты выскочил чем-то озабоченный старик с закрученными кверху усами и соловьиным взглядом.

– Услышал твой голос, Анют, – произнес он.

– Здравствуйте, Леонид, – приветливо улыбнулась Анна.

– Привет! – тяжело дыша, быстро произнес старик. – Я все думаю о нашем вчерашнем споре…

– Вы слишком много думаете, – сочувственно произнесла Анна. – Послушайте лучше нашу Светлану, медсестру. Она так и говорит вам, что все ваши недуги оттого, что вы много думаете.

– Тем не менее! Я не могу никак прекратить пережевывать в голове твои слова! Особенно вот это твое… О Риме. Знаешь, в нашей вчерашней беседе…

– Меньше философии, дорогой мой, больше созерцания…

– Золотые слова, красавица ты наша! – воскликнул, преклоняясь перед ней Леонид.

– Меньше философии, больше созерцания, – повторила Анна. – И мысли перестанут вас беспокоить, а начнут приносить удовольствие.

– Спасибо! – нервно кивнул Леонид. – Спасибо! Спасибо!

Анна дошла до конца коридора, зашла в лифт и нажала кнопку второго этажа, где располагался кабинет главного врача. В лифте расположилась пожилая женщина. Лицо ее было бледное, на шее виднелись вспухшие вены, форма рта была искаженной, веки вздутые – все указывало на то, что болезнь за долгие годы изрядно измучила ее.

– Здравствуйте, – тихо произнесла Анна, когда дверь лифта закрылась.

Женщина молчала.

– Здравствуйте, – повторила Анна.