Он тяжело выдохнул и сделал глубокий вдох, будто хотел разбавить воздухом печаль в голосе.

– Пришел сегодня в последний раз. Теперь надо неотлучно при ней находиться. Вы ведь понимаете?

Мама кивнула и погладила руку герра ван Шертена с коричневыми пятнышками. После этого мы долго-долго не виделись. А пару месяцев назад он пришел снова. Один. Его дорогая Ханна умерла уже больше года назад. Умерла от Большой Забывчивости.

А я-то надеялся, что они еще хоть разок придут на бинго вдвоем. Не из-за шоколадок. Просто очень хотелось посмотреть на дырки в голове дорогой Ханны. Иногда я думаю, что в моей голове тоже есть дырки. Ведь с запоминанием у меня довольно туго. Хотя что-то я все-таки запоминаю. И мои дырки, скорее всего, не очень большие. Но и тех, что есть, вполне хватает. Вот позавчера я пошел в «Эдеку». Мама сказала купить груши, черри-помидорки и что-то еще. По пути это «что-то еще» взяло и выпало у меня из головы. Прямо было слышно, как оно стукнулось об асфальт и разбилось. Помню, я подумал: если б это был арбуз – вот я бы тут насвинячил! Но груши и помидорки в голове все-таки остались.

И вот чтобы в голове оставалось побольше, я не бросаю свой дневник. Если нужно – в него можно заглянуть и узнать, что ты делал пару дней назад. А если повезет – там даже будет написано, почему ты это делал. Например, купил я эти самые черри-помидорки, но в холодильник класть не стал. Я разложил их рядком на подоконнике. По росту. Когда вчера утром мама вернулась из клуба, помидорки успели скукожиться. Мама спросила, зачем я это сделал. А этого я, к сожалению, тоже уже не помнил.

Из помидорок мы сделали соус к макаронам. И вкус у него был совсем не скукоженный. Так вот, вчера вечером, уже в постели, я как следует поразмышлял над всем этим. И решил вести дневник дальше. Только Вемайеру ничего говорить не буду. А то вдруг за это, чего доброго, образуется еще один бонус в виде сегодняшней поездки на мотоцикле. Мне и ее хватило выше крыши.

Край света – это вот совсем не по моей части.

На обратном пути в Берлин я сразу почувствовал себя лучше. Как будто внутрь пробралось немножко голубого неба. И еще парочка солнечных лучей. Подо мной гудел мотор, и во мне тоже все гудело. Особенно в животе. И поднималось оттуда до самых кончиков волос. Встречный ветер прохладно задувал под рубашку. Поношенная черная кожаная куртка Вемайера пахла как-то по-особенному. Таким специальным запахом безопасности, когда ты уверен – с тобой никогда не случится ничего плохого. Ужасно захотелось раскинуть руки в стороны и что-нибудь громко крикнуть! Но тогда меня снесет с мотоцикла. Нет уж, я ж не совсем того.

Я едва успевал вертеть головой – так быстро все вокруг менялось. И Берлин все больше становился Берлином. Вот вместо полей, деревьев и кустов по обеим сторонам дороги встали дома с большими садами. Потом сады делались всё меньше, а дома – выше. Они придвигались поближе друг к дружке, и вдруг – раз! – все закружилось и завертелось. Улица, по которой мы ехали, раздвоилась, потом снова и снова, машины сигналили и мигали, проносясь через перекрестки, по велодорожкам шуршали шины великов, по пешеходным дорожкам сновали люди.

Мы остановились на светофоре, и я загляделся на какого-то толстого дядьку в подтяжках с джек-рассел-терьером на поводке. Песик пристроился как раз перед входом в магазин косметики «Ив Роше» и прилаживал там противопешеходную мину. Наверно, ему не нравились ароматы, которые доносились на улицу из открытых дверей.

Из «Ив Роше» всегда пахнет чем-то приятным. Ирина говорит – смесью ароматов всего мира. Эти ароматы прилипчивые, и от них в голове делается как-то странно и дурманно. Но Ирина считает, в этом-то все и дело. Без дурманности они с мамой зарабатывали бы гораздо меньше денег. Когда мама с Ириной идут за новой порцией духов и косметики, чтобы приятно и дорого пахнуть на работе в клубе, я иногда тоже захожу с ними в «Ив Роше». Я уже проверял, не лежат ли там одурманенные или потерявшие сознание дети. Но никого не нашел. Может быть, их прячут в нижних ящиках полок с шампунями?

Я снова прижался к кожаной куртке Вемайера, втянул носом запах безопасности и подумал: вот было бы здорово, если бы такой можно было купить! На светофоре загорелся зеленый, и мы рванули с места. Я поднял руку и помахал джек-расселу. И тут же снова ухватился за Вемайера. Джек-рассел – самая суперская собачья порода на свете! Мне ужасно хочется такого! Но мама говорит, что держать собаку в большом городе – это мучительство. Я хотел спросить, с чего она это взяла. Ведь детей держать не запрещается. Но в последнее время задавать маме вопросы стало трудно. С ней уже несколько недель что-то не так. А что – я не понимаю.