– Мне? – удивилась она.

– Именно вам, – сказал он.

– Но вы же меня совсем не знаете, – неуверенно начала она. – И потом – я же в Новгород еду.

– У вас там кто? Дети? Муж? – спросил Георгий Арнольдович.

– Нет, – она качнула головой. – Просто родственники.

– Они вас ждут? Будут волноваться?

– Нет, – она опять покачала головой. – Я им даже не сообщала, что приеду.

– Ну, тогда я не понимаю причину вашего отказа, – улыбнулся он.

– Просто это так неожиданно, – Юля виновато посмотрела на него и робко улыбнулась. – Я никогда нигде не работала и совсем не знаю, что надо делать.

– О! Это совсем просто. Нужно, чтобы кто-то читал мне литературу, делал выписки, печатал текст, который я наговариваю на диктофон.

– Вы писатель? – спросила Юля.

– Я? – удивился Георгий Арнольдович. – Вообще-то, я – художник. Георгий Гореславский. – И он церемонно раскланялся, приподнявшись с дивана. Юля выкатила глаза и чуть пожала плечами. – Я вижу, что это вам ни о чем не говорит, – притворно сокрушаясь, вздохнул он. – А Жора Славский? – Она помотала головой. – Эх! – ироничная улыбка тронула его губы. – Так проходит мирская слава.

Юля тоже вздохнула и торопливо допила остывший чай. Сейчас с ней распрощаются, но хоть поела и согрелась. Все добре, как бабушка говаривала.

– Я пишу книгу, – тихо сказал Георгий Арнольдович, – ничего особенного. Просто воспоминания о жизни. Мемуары типа… – и он иронично усмехнулся. – Глаза у меня уже не те, от монитора болят, а ручкой писать – ни сил, ни желания. Вот я и просил подобрать мне девицу из местных. Почему из местных? – спросил он в ответ на Юлин немой вопрос. – Да чертов эстетский вкус! Ты видела, какие девки в Липецке? – внезапно перешел он на «ты». – Кровь с молоком! Идет по улице – щеки – во! – и он показал руками, какие щеки. – Глаза – во! – и он опять показал, какие глаза. – Сиськи… – тут он засмеялся, увидев, как Юлю моментом залил алый румянец. – А все почему? А потому – всю жизнь здесь по области военные полки стояли. При царях – гусарские эскадроны породу местную улучшали – дворяне, етить его! Потом наши – тоже не промах! В Липецке одна из лучших летных школ была. Немцы из Люфтваффе здесь летать учились! Во время войны на Липецк – важный стратегический объект – ни одна бомба толком не упала. Кто бомбил-то? Те же немцы, что до войны здесь амуры с девками водили, у многих и детишки тут остались, как тут бомбить! Так, покидают на подлете по периметру и домой. Ну вот я и хотел воспоминания освежить. Я же сам из местных. Мама моя тут родилась. Красавица была! Бабка та, вообще, королева! Все мое детство тут прошло, на речке Воронеж. Как лето, так я сюда. Эх и здорово же было! Жалко помирать скоро… – он помолчал, а потом, вздохнув, с пониманием ей улыбнулся: – Ты не бойся – я не маньяк и не извращенец. Женщины меня в силу возраста уже не волнуют, но красоту люблю – грешен!

– Ну с красотой вы не угадали, – сказала Юля и взялась за сумку, приготовившись идти восвояси.

– Э-э, – махнул рукой Георгий Арнольдович, – что мне внешнее! Я, как художник, глубже вижу. И я не хвастун. Я себе цену знаю. Если я говорю, что вижу – значит, вижу. Ты ведь красавицей должна быть. Что там с тобой приключилось?

– Авария, – тихо сказала она.

– Давно?

–Восемь лет назад.

– Сколько же тебе было?

– Семнадцать.

– А хирурги что говорят?

Она пожала плечами.

– Денег все равно нет, так зачем душу терзать?

– Так, – он нахмурился и подпер щеку рукой. – Что-то ты, девица-красавица, не то говоришь… Ну да ладно. Это твоя жизнь, тебе решать. А мне вот скажи другое – работа нужна?

Юля чуть помедлила и кивнула. В кошельке было почти пусто, и утренний план забрать Ваню и уехать куда глаза глядят казался сейчас совсем невыполнимым.

– Ну и лады. Деньгами не обижу. Работы предстоит много. Я здесь еще неделю пробуду. Жить тебе, конечно, негде? Ничего. Это мы тоже решим. Итак, по рукам? – и он протянул ей ладонь с длинными кривыми пальцами.

– Да, – выдохнула Юля и решительно пожала протянутую руку.

***

День прошел суматошно: Гореславский то по телефону с кем-то ругался, то с кем-то встречался, но вскоре, вспомнил и про неё, вручил тертый кожаный портфель, и велел всё той же Алевтине устроить ее в гостиницу.

Она оглядела одноместную аккуратную комнатку, заглянула в ванную, чистенькую, со свежими полотенцами на полке. Наскоро скинув одежду, Юля забралась в душ. Боже! Какое это было счастье – смыть с себя дорожную пыль, а с ней и тревогу, и неуверенность. Она ничего не знала об этом странном человеке – пускай он даже извращенец, но за возможность помыться, переодеться в чистое, лечь на белую хрустящую простынь – она готова сейчас душу дьяволу продать, ну а потом будь что будет.

В портфеле оказался небольшой ноутбук, диктофон и груда мини-кассет. Диктофон с кассетами ее удивил: она раньше с такой техникой дела не имела, однако быстро разобралась, что к чему и принялась за работу. С первой кассетой она промучилась долго. Голос у художника был глухой, хриплый и многие слова звучали непонятно – приходилось по несколько раз одно и то же место прокручивать. Но потом она как-то попривыкла и дело пошло бодрее. Манера изложения у художника была иронично-повествовательная, некоторым людям в его рассказах доставалось немало «теплых» слов. Юля решила не углубляться в такие детали, а просто старалась наиболее точно переносить слова на бумагу, вернее, на экран монитора. К вечеру зазвонил телефон на тумбочке.

– Как дела? – раздался в трубке голос Георгия Арнольдовича.

– Хорошо, – ответила Юля. – Заканчиваю третью кассету печатать.

– Как третью? – изумился Гореславский.

– Ну, я просто пока разобралась… потом быстрее будет, – начала оправдываться Юля.

Гореславский рассмеялся на том конце провода хриплым смехом.

– Ну ты даешь! – хихикнул он. – Другие и одной-то за день осилить не могли. А ты ничего не пропускаешь?

– Нет, – ответила Юля. – Все точно – слово в слово.