— Скончался…

Скотт чувствовал, что самообладание покидает его. С невыразимым волнением смотрел он на покойного. Страшно так потерять товарища! Невероятно, что тот, кого все называли богатырем, мертв! Но судьба милостива: она унесла Эванса в самый критический момент, когда ради спасения остальных казалось необходимостью оставить его.

Два часа товарищи не отходили от охладевшего тела. Прощай, Эдгар Эванс!.. И они снова бредут, моля о сильном попутном ветре, тащат сани, на которые взвален тяжелый мешок с геологическими образцами.

— Наша коллекция поможет ученым разгадать прошлое Антарктиды, ведь это одна из главных целей экспедиции, — просящим тоном говорит Уилсон.

— Как ни тяжело, Билл, мы не бросим эти образцы, — твердо обещает Роберт Скотт.

Раннее мартовское утро. Мороз 40 градусов. Полтора часа понадобилось Отсу, чтобы обуться. На его ноги жутко смотреть. А дорога?! Шершавый кристаллический снег — как песок… Титус мучительно страдает. Положение крайне опасное, все складывается против них: запасы продовольствия ничтожны, почти во всех металлических банках с керосином, взятых на путевых складах, нехватка. Почему такая напасть? Недосмотр, оплошность?.. [12]

12

Позднее выяснилась причина беды: из-за низкой температуры кожаные прокладки сжались, герметичность банок нарушилась, и некоторое количество горючего испарилось. У Амундсена все бидоны с керосином, даже частично опорожненные, были постоянно запаяны.

Ветер терзает четырех путешественников. Помочь друг другу они уже не в состоянии. Доктору трудно вдвойне — он самоотверженно ухаживает за всеми. У Отса адски болят ноги, но он не жалуется и, пока остальные ищут дорогу, терпеливо сидит на санях. Титус понимает, что стал обузой для друзей.

Как и всегда, вечерами Скотт берется за дневник. «Левая нога бедного Отса никоим образом не дотянет, — пишет он 8 марта. — Титус спросил, есть ли у него какие-нибудь шансы. Уилсон, понятно, должен был сказать, что не знает. На самом деле их нет… Сомневаюсь, чтобы мы могли пробиться… Ясно, что Титус близок к концу».

Мужественный Отс просит совета: что ему делать? Только одно, Титус: идти, пока хватит сил!

С решимостью отчаяния Скотт приказывает:

— Достаньте свою аптечку, Уилсон, и раздайте всем яд.

Доктор с протестующим жестом отстранился:

— Кон, я не верю!

— Хотите, чтобы я повторил?! — резко бросил начальник.

— Вынужден подчиниться. Если я откажу, вы взломаете аптечку, отнимете силой…

Таблетки наркотиков, взятые доктором для обезболивания, разделили поровну. Скотт взглянул на свою смертельную дозу. Избавление? Нет, время еще не подошло…

— Мы не имеем права сдаваться, а обязаны бороться до конца, — произнес капитан и отчетливо договорил: — До естественного конца.

Очередной удар был так ужасен, что Скотт потерял счет числам. Было это 15 или 16 марта.

— Не могу идти, — сказал Лоуренс Отс утром. — Уложите меня в спальный мешок и оставьте.

— Этого не будет!

— Я в тягость всем. Не хочу, чтобы вы из-за меня погибли.

— Надо идти, Титус!

Боль была нестерпима, но он послушно встал и проковылял несколько километров.

Отс не позволял себе терять надежду и в то же время не желал пережить ночь. Она минула. Бесновалась пурга. Отс проснулся. Вспомнил полковых друзей — они одобрят его решимость… Заговорил о матери. Потом поднялся, сказал негромко, спокойно:

— Пойду пройдусь. Быть может, вернусь не скоро.

Он доплелся до выхода. На мгновение задержался.

Товарищи безмолвно глядели ему вслед. Вернется?.. Сдерживая стон и не оборачиваясь, он выбрался из палатки. Титус! Бесстрашная душа!..

Больше его не видели. Никто, никогда.

«Мы все надеемся так же встретить конец, а до конца, несомненно, недалеко», — писал Роберт Скотт.

19 марта Скотт, Уилсон и Боуэрс остановились на ночевку в двадцати километрах от спасительного Лагеря одной тонны. Там ждут друзья, там пища, топливо, теплая одежда — жизнь! До Лагеря лишь один переход, самое большее — два. Но остатков продовольствия и керосина вряд ли хватит до завтрашнего вечера.

Скотт больше не в состоянии идти: обмороженная нога погибла, только экстренная ампутация могла бы спасти его, да и то, пожалуй, уж поздно… Уилсон и Боуэрс утром двинутся в Лагерь за припасами…

Пурга! Дикая, нескончаемая, всю ночь, весь день. Выйти немыслимо. Скрывая гнетущую скорбь, Роберт Скотт исподволь наблюдает за товарищами. Одряхлевшее пергаментное лицо Уилсона пересечено глубокими морщинами, под глазами набухли мешки, костлявый подбородок заострился, страдальчески сжатые губы посинели. Сдает и маленький Боуэрс, самый выносливый, терпеливый, несокрушимый; его нос кажется огромным на иссохшем личике… Еще вчера друзья надеялись, что все они выберутся. Или старались убедить себя в этом? Сам-то он понимал, что шансы на спасение ничтожны, но так хотелось счастливого исхода для Билла, для Пташки. А сейчас, когда сохранилось четыре сухаря и нечем согреться?..