«Вот она какая, княгиня Ордынская», – пронеслось у него в голове, когда он понял, кто перед ним.

Женщина помолчала, потом подняла полные слез глаза и сказала:

– Пришлите ко мне Григория. Она встала и собралась было уйти, но Холомков наконец шагнул к ней.

– Что? – спросила встревоженно она.

– Сударыня, – промямлил Холомков, – я не знаю, как вам объяснить, но я не смогу прислать к вам Григория. Его здесь нет.

Княгиня Ордынская подняла на него недоумевающий взгляд, но ничего не сказала, погрузившись в странную задумчивость.

– Не тревожьтесь, ваше сиятельство, – спешно добавил Илья Михайлович, – все необходимые формальности выполнены. Правда, теперь я не знаю, кто будет выполнять последнюю волю покойного, ведь Григорий говорил, что завтра гроб с телом князя надо отправить в его имение. Кто его теперь будет сопровождать?

– Я пришлю к вам мою экономку, – медленно проговорила женщина, – сообщите ей все необходимое. Впрочем, я сама ей скажу. Я велю ей сейчас собираться в дорогу. Княгиня снова замолчала. Минутой позже она подошла к окну, оперлась рукой, в которой все еще были зажаты четки, о подоконник. Другую поднесла ко лбу.

– Простите, – сказала она, – я еще очень слаба. Но вы должны выполнить мою просьбу. Кажется, больше некому оказать мне эту услугу.

– Всегда готов служить вашему сиятельству, – поклонился Холомков.

– Господин секретарь, вызовите полицию.

– Зачем? – похолодев, спросил Илья Михайлович.

– Моего ребенка, моего маленького ребеночка похитили. Не знаю, кто и когда, но он исчез. Я хочу, чтобы полиция провела расследование.

Холомков, стараясь почтительно смотреть на княгиню, судорожно пытался осмыслить ее слова. Какой ребенок? Ничто в доме, где он провел полгода, не указывало на существование ребенка. Впрочем, так же, как и на существование княгини. Сейчас сквозь неплотно прикрытую дверь кабинета он видел другие двери, ведущие в левое крыло дома, широко распахнутые впервые за все время его пребывания здесь. Неужели женщина и ребенок скрывались там? И сколько лет могло быть ребенку, о котором говорит женщина? И был ли он вообще? Или все это плод больного воображения потрясенной горем женщины? А что, если она слаба рассудком? Недаром же ее держали взаперти.

– Боюсь, княгиня, полиция в это не поверит. – Он старался говорить как можно мягче. – С нашей полицией иметь дело опасно, они могут решить, что ребенка вы умертвили и сами и спрятали... Простите меня великодушно за такие слова. Все разгромят, обыщут, да еще наговорят вам Бог весть каких гадостей...

– Я останусь в Петербурге, пока не найду своего ребенка, – с неожиданной силой в голосе упрямо проговорила княгиня. – Я не уеду без своего сына. Я все помню.

Она выпрямилась, перекрестилась на икону Божьей матери и медленно пошла прочь.

Илья Михайлович Холомков смотрел ей вслед, пока она не скрылась бесшумно, плавно, – будто растворилась в воздухе. Он вновь сел в кресло и глубоко вздохнул. Наконец-то он увидел ту, о ком достоверно узнал лишь два дня назад, когда нотариус огласил завещание князя Ордынского. В тот момент княгиня отсутствовала – по нездоровью, как сообщил Григорий. Теперь он в кутузке, а княгиня, верно, оправившись от болезни, – да была ли болезнь? – пришла в половину князя, не ожидая здесь встретить постороннего.

Илья Михайлович решил поехать домой, отдохнуть, собраться с мыслями. В княжеском особняке ему больше нечего делать. Да и находиться здесь опасно – вдруг снова нагрянет полиция? Илья Михайлович, стряхнув с себя неприятные впечатления, встал с кресла и пошел из кабинета. Он спустился на первый этаж, в холл, где хмурый швейцар подал ему пальто, шапку и шарф. Швейцар старался не встречаться взглядом с бывшим секретарем князя – и секретарь это заметил.

«Что за шайка собралась в этом доме? – подумал он. – В каком грязном деле они участвуют? И этот, похоже, тоже сообщник преступников». Но в чем, собственно, состоит преступление, Холомков сформулировать не мог. Ему стало казаться подозрительным все, прежде столь обыденное. Он готов был подозревать в ужасных преступлениях даже безмолвную экономку.

Швейцар открыл тяжелую дверь и смотрел вслед удаляющемуся молодому человеку, старик не двигался с места и не закрывал дверь – зачем-то выстуживая помещение. Выйдя из ворот, Илья Михайлович повернул голову и увидел через прутья ограды, что швейцар сдвинулся с места, стал спускаться по ступеням парадного крыльца – только тут Холомков понял, что сейчас слуга запрет на все замки ворота и ему навсегда будет заказана дорога в этот таинственный дом.

«Ну что ж, всему наступает когда-нибудь конец, – думал Холомков, – сейчас приду домой, пообедаю, выпью водочки, успокоюсь. Вечером наведаюсь в „Семирамиду“ – может быть, там все и разъяснится, тем более что следить мне больше уже не за кем. Князь мертв».

Илья Михайлович Холомков все решил правильно и разумно, да только в нашей жизни, увы, не все зависит от наших решении. Он и помыслить не мог, что, придя домой, разомлеет от сытного обеда и более всего от чудесной смирновской водочки, приляжет на диван, по своей давнишней привычке, да и заснет богатырским сном до самого утра, напрасно заставив посланца Пановского ждать в пунцовой бархатной духоте явочного кабинета «Семирамиды».

В пестрой череде традиционных развлечений святочной недели – балов, маскарадов, театральных премьер, ярмарок и народных гуляний – весьма красочно, а иногда и развязно описанных скользкими борзописцами и солидными фельетонистами в газетах, не осталось незамеченным и одно грустное событие. Несмотря на ранний утренний час – едва начинало светать, – 30 декабря около дома Ордынских собралась группа зевак, вскоре превратившаяся в довольно внушительную толпу. Обыватели, проживающие в Адмиралтейской части, редкие случайные прохожие, вездесущие газетные репортеры и даже вполне приличные господа, подъехавшие в такую рань на Большую Вельможную в собственных экипажах, чтобы проводить князя в последний путь, наблюдали странную картину.