Общество тундровых ненцев находится в процессе динамичных изменений, идет по пути поиска и выработки оптимального соотношения между новациями и традицией, между кочевым и оседлым бытом. Современные ненцы, осознавая угрозы, которые несет ресурсно-промышленное освоение их традиционному укладу жизни, культуре и мировоззрению, видят и открывающиеся во взаимодействии с предприятиями ТЭК новые перспективы. Они удовлетворены активным строительством в поселках Ямальского района, хотя помнят, что истинный дом ненца – кочевой чум в тундре. Основные опасения ненцев связаны с утратой кочевого образа жизни, и представители коренного населения уверены в том, что их культура может сохраняться только за счет ведения оленеводческого хозяйства. Многие жители понимают прямую угрозу оленеводству со стороны нефтегазового комплекса, но пока затрудняются предложить конкретные варианты решения проблемы. Местное население осознает невозможность препятствовать проведению работ, поскольку нефтегазовые месторождения – это стратегические ресурсы для развития не только региона, но и всей страны. Кроме того, ненцы отмечают, что льготы, предоставляемые им как коренному малочисленному народу Севера, во многом поступают за счет средств нефтегазового освоения. Особое внимание жители Ямала обращают на экологические проблемы: сокращение рыбодобычи, загрязнение водоемов и тундр, проблемы оленеемкости пастбищ и обостряющийся в связи с промышленным освоением дефицит тундровых пастбищ. В качестве проблем местные жители называли сложности с трудоустройством коренного населения на предприятиях ТЭК, безработицу в поселках среди квалифицированных работников со средним специальным и высшим образованием. Местное население видит угрозу в притоке южных мигрантов (прежде всего из стран Средней Азии), вызванном «урбанизацией» ямальских поселков.

Соотношение традиций и новаций, коренных и пришлых культур на Севере обычно рассматривается как конфликт ценностей и интересов. В действительности это взаимодействие насыщено встречными воздействиями и заимствованиями, своего рода стимулирующей конкуренцией. Многие технологические новшества, прежде всего транспортно-навигационные, не разрушают, а развивают кочевую культуру. Многие традиционные технологии жизни-в-движении представляют собой ресурс для обогащения современных стратегий освоения Арктики. Становление дискурса о понятиях движения и технологиях мобильности, от физических до виртуальных, имеет особое значение для Севера с его коренными кочевниками и подвижными мигрантами, в том числе вахтовиками и туристами. В «северном измерении» России уместно осмысление и применение стратегий арктического номадизма, в том числе полиритмичной мобильности, этики минимализма, принципа полифункциональности, энергоэкономии и других актуальных для современности традиций коренных северян. Северная мобильность, включая номадизм, исторически и по сей день является базовым принципом освоения Российской Арктики.

Судьбы народов, до сегодняшнего дня сохранивших кочевой образ жизни, привлекают внимание огромного количества исследователей по разным причинам. На одном полюсе мнений стоят ученые, идеализирующие традиционный образ жизни и восхваляющие приверженность скотоводов своему древнему образу жизни, их способность адаптироваться к новым условиям, на другом – сторонники точки зрения на кочевое хозяйство как на рудимент мировой экономики, каким-то чудом еще удивляющий современного человека. Между этими полюсами находится бескрайнее пространство степей, аридных зон, лесотундры и тундры, по которым скотоводы XXI-го века гонят свои стада. Все эти кочевые народы имеют много общего в социальной организации, традиционном хозяйстве, в духовной сфере и в материальной культуре, и об этом написаны сотни книг. В этой статье речь пойдет лишь об одном народе, часть которого ведет кочевой образ жизни, выпасая стада оленей – о чукчах.

Полевая работа проводилась в 1990-е годы в Иультинском и Провиденском районах Чукотского АО, а также в 2016 и 2017 гг. в Провиденском, Чукотском районах и на территории городского округа Эгвекинот, в бывшем Иультинском районе.

Уникальность культуры чукчей, кроме других факторов, обусловлена еще и тем, что этот народ по сути разделен на два принципиально различных хозяйственно-культурных типа – присваивающий тип морских зверобоев и производящий тип оленеводов арктической тундры. Уже несколько сотен лет эти два типа находятся в постоянном симбиозе, минимизируя риски друг друга. Во время падежа скота оленеводы ждут помощи у своих береговых братьев, в сезон неудачной охоты зверобои рассчитывают на спасение у тундровиков. Так было заведено издревле, с тех пор, как воинственные чукчи-оленеводы освоили Чукотку, последовательно вытеснив или ассимилировав практически все жившее там население, за исключением эскимосов, у которых и позаимствовали культуру морской охоты. И хотя военные стычки между народами – далеко в прошлом, до сегодняшнего дня чувствуется их соперничество, в котором эскимосы явно проигрывают, уступая в численности чукчам почти в 10 раз. К тому же, мерилом, эталоном успеха среди зверобоев является добытый кит, а лишь одно чукотское село Лорино добывает примерно половину (!) годовой квоты (56 голов в 2017 году из общей квоты 135). Другим селам остаются крохи по 2–5 голов в год.

Сильные позиции береговых чукчей наверняка являются историческим следствием в том числе и «крепкого тыла» – родственников-оленеводов, которые играли важную роль в экономике народов Арктики и позволили им постепенно занять практически всю береговую линию, за исключением трех эскимосских поселков (Сиреники, Уэлькаль, Новое Чаплино). Конечно, здесь мы не забываем и о результатах государственной «политики укрупнения», в процессе которой коренные жители были согнаны со своих родовых мест. Это прежде всего ударило по береговым – чукчам и эскимосам, которые традиционно селились небольшими группами до 100 человек – именно такая группа жителей поселка наиболее приспособлена к выживанию за счет коллективной охоты на крупных млекопитающих.

Но вплоть до 30-х гг. XX-го века, до начала коллективизации, самой мощной экономической единицей Чукотки было крупное оленеводческое хозяйство со стадом в несколько тысяч голов. Самыми влиятельными людьми среди чукчей были владельцы крупных стад. Тундровики же, хранители древних традиций, всегда являлись и референтной группой, которая выступала арбитром в вопросах обычного права и духовных практик. До сих пор во всех вопросах, касающихся традиционной культуры, чукчи говорят: «Это нужно у тундровиков спросить. Они это лучше знают!»

Именно симбиоз оленеводов и морских охотников, на мой взгляд, и является основой культурной синергетики чукотского этноса. Ведь иначе этим узкоспециализированным способам хозяйства было бы гораздо труднее обеспечивать себя продуктами, необходимым для выживания в суровых условиях севера.

Симбиоз этот складывается из нескольких важных уровней: 1) обмен продуктами жизнеобеспечения – пищей и материалами для производства одежды и жилища, 2) заключение браков между береговыми и оленными, 3) проведение совместных мероприятий (ярмарок, свадеб, похорон, праздников). Раньше заключались также и военные союзы. Идея обмена, симбиоза, бартера, настолько укоренилась в сознании чукчей, что ей пропитан и фольклор этого народа (сказки), и повседневная жизнь. Поразителен факт, что до сих пор в тундре существует обычай обмениваться продуктами даже с животными. Женщины раскапывают нору евражки, забирают у этого зверька собранные им за лето съедобные корешки, взамен кладут ему другие лакомства – зерно, хлеб, печенье, и закапывают это.

Мы знаем, что вплоть до середины XX века, до тех пор, пока государство не стало играть ключевую роль в снабжении населения Чукотки, традиционные общины обменивались разнообразными товарами, многие из которых до сих пор используются в этом бартере.

Из морских поселков вплоть до сегодняшнего дня идут на обмен: 1) мясо морских млекопитающих – кит, морж, нерпа. Особенно ценится итильхин – лакомство из кожи и сала кита, велькопальхен – ферментизированное мясо моржа с душком, мясо нерпы.