— Тебе пока рано знать, — он качает головой, — да и мы пока всего лишь наблюдаем за ней. Будет что сказать — скажем.

После этих слов Артур прощально кивает и окончательно уходит. Ногами. Он мог бы выйти на площадку для взлета, сэкономить время, но предпочитает использовать ноги. Это, наверное, аскеза такая…

Генрих возвращается в комнату, аккуратно устраивает костюм на стуле, чтобы не измялся, ставит коробку с завтраком на стол, оборачивается к кровати.

Агата, кажется, не изменила позы, но сердце у неё стучит чуть чаще, чем до того как Генрих встал. Похоже, что с Пейтоном он все-таки слишком громко болтал. Пальцы торопливо расстегивают пуговицы рубашки.

— Еще будешь спать? — шепчет Генрих, возвращаясь на кровать и скользнув к ней под одеяло. Нет, она не была какой-то совершенно безумной красавицей, от одного взгляда на которую хочется непременно её взять, но в её лице будто неведомый скульптор пытался выразить воплощение нежности, мягкости, и Генрих неожиданно для себя оказывается пленен ею настолько, что уже сейчас ощущает себя совершенным идиотом, но оторваться от Агаты не может совершенно. Руки, губы — все его существо так и тянется к её коже, и будь его воля — она бы не покинула этой постели еще пару дней, но акты страстных соитий никак не отражаются в статистике аннулирования кредита, а жаль!

Агата, сонная, растрепанная, улыбается, сладко зевает, прикрывая рот ладошкой, тянется к его губам за поцелуем. Такая теплая, нежная — её хочется ласкать и лелеять, не выпускать из объятий. Ему еще следует изучить её, он далек от того, чтобы понимать, что она за человек. Но сейчас — он целует её, и все остальное попросту может подождать. Он целует её осторожно, неспешно, боясь спугнуть, в конце концов, вчера он с ней совершенно не церемонился, исходил лишь из чувственной отдачи. Что-то мелькало на заднем плане её эмоций, что-то, что могло помешать ему вчера, если бы он позволил себе допустить хоть одну секунду сомнений. Но Генрих не испытывал такого рода сомнений, ему вообще кажется, что он вечность знаком именно с её телом, потому что ни одно из проделанных вчера действий не вызвало у девушки отторжения, она не выскочила из его хватки, не хлестнула его святым словом, никак не прибегла к силе. Она дрожала, трепетала, отвечала его ласкам.

— Нужно вставать, — шепчет Агата, уклоняясь от третьего по счету поцелуя.

— Ага, — Генрих медлит, специально дождавшись, когда она попыталась перебраться через него, и в нужный момент опуская ей ладони на талию, заставляя замереть. Сердце девушки снова начинает трепыхаться, как напуганная птичка. Её лицо всего в паре дюймов над его лицом, поэтому вовлечь её в поцелуй оказывается не сложно. Генрих чуть усиливает нажим на талию, и мягкий голый животик касается его кожи. У Агаты горят уши, с каждой секундой его желание вызывает в ней все большую взаимность.

— Нужно вставать, — смущенно повторяет она, и Генрих делает себе мысленную пометку давать ей более короткие перерывы на «перевести дыхание». Чтобы не успевала отвлекаться.

— Мы все равно слишком бессовестно проспали, чтобы куда-то торопиться, — он запускает пальцы в её волосы, снова притягивая её лицо к себе. Он целует её нарочито нежно, еще вчера заметил, что напористость её пока что впечатляет меньше. Она очевидно не очень-то искушена, и Генриху это, честно говоря, очень нравится. У него будет время приучить её к разнообразным формам удовлетворения страсти, сейчас нужды спешить нет совершенно. Он еще и сам никак не может распробовать вкуса её мягких губ, потому и приникает к ним снова и снова, проникает в глубь её рта языком, каждый раз находя кончик её язычка, заставляя её слабеть. Пальцы купаются в её волосах, честно говоря, Генрих уже и не помнит другой такой девушки с такими же безумно гладкими и густыми волосами. Наверное, они очень оттягивают кожу головы, поэтому вчера она расслабилась именно после того, как он распустил ей волосы.

Он позволяет ей отстраниться, впиваясь в её лицо взглядом, пытаясь врезать в память каждую его черточку. Да — у него есть время запомнить каждую её родинку, но все равно — это задача из тех, которые не хочется откладывать на завтра. Её по-прежнему смущают его взгляды, она даже попыталась робко спрятать лицо, но Генриха это совершенно не устраивает. Он ловит её за подбородок, заглядывает в глаза.

— Птичка, в чем дело?

Она пару секунд пытается изобразить недоумение, но Генриху даже не приходится говорить, чтобы сообщить о тщетности её спектакля, он лишь насмешливо поднимает брови. Как бы то ни было, но сейчас пара минут болтовни никакого вреда не нанесет. Он все равно добьется того, что ему нужно.

— Просто сейчас день, — Агата смешно морщит нос, она явно не может толком обосновать суть своих противоречий.

— И? — улыбается Генрих, поглаживая пальцами её подбородок, так близко к губам, он знал, что это её отвлекает, и немножко внутренне посмеивается тому, что на неё это действовало. Такая неопытная, такая наивная.

Судя по смущенной мордашке Агаты, повод действительно дурацкий.

— Неприли-и-ично, — наконец выдыхает она, и на этот раз ей удается спрятать лицо в ладонях.

Генрих не может сдержать смех. Перекатывается на бок, сбрасывая её с себя, обвивает руками нежное тело, прижимается к её спине, пробегается шаловливой щекоткой по животику, заставляя девушку захихикать.

— Что неприлично, птичка, — интересуется он, целуя её в плечо, — это? То, что я тебя целую?

— То, что после, — тихонько шепчет Агата, и Генри, все так же смеясь, проходится пальцами по полукружьям её груди. Девушка замирает, запрокидывая к нему голову, — ей нравятся его ласки, впрочем, он и не сомневается. Он чувствует, как в ней все дрожит от его касаний, ни единой протестующей нотки не слышно.