Новые стеллажи на этот раз были заставлены консервами и коробками с припасами. Пестрели этикетки старых компаний, теперь поглощённых корпорацией Вестона. «Рыбные промыслы Уэбба. Высокое качество консервации», «Рассел и сыновья. Зерновые крупы с лучших полей страны», «Сладкие, молочные, шоколадные брикеты Мадам Дорси» и многие другие. Но ужас сковал Дэя не от вида еды. В углу, на куче разворошённых мешков с углём, спал Хранитель. Чутье его не подвело.

Свет, проникающий из–за заколоченного окна, позволял разглядеть чудовище: косматые, длинные волосы, покрывающие лицо и голову, темно–серые, с серебристыми проблесками; жёлтые, почти как у человека зубы, и совсем нечеловеческой длины растрескавшиеся ногти на руках и ногах; чёрная как уголь кожа. Хранитель был гол, за исключением набедренной повязки из мешковины, и фигура его напоминала человеческую. И все же волосы, падающие на глаза и нос мешали рассмотреть его лицо.

Боясь даже пошевелиться, Дэй так и стоял в проходе. До тех пор, пока Хранитель не дёрнулся и не издал какой–то звук, похожий на стон и рычание одновременно.

Тогда Дэй резко и бесшумно, как мог, бросился прочь по коридору, забыв о виски и обо всем на свете. Было страшно, как никогда прежде. Он не верил в чудовищ, но вот одно из них находилось совсем рядом. И жизнь могла покинуть его в любой момент. Прокручивая в голове лишь одну, выдуманную сцену — как Хранитель открывает ярко–красные глаза, смотрит на него, а затем бросается с диким рёвом, Дэй не заметил, что оказался на узкой лестнице для служащего персонала.

Преодолев её в несколько шагов и поднявшись на второй этаж, он убедился — монстр не устроил погони, и только потом, прислонившись к стене, отдышался.

«Трус. Какой же я трус», — поморщился он, коря себя. Где еще хранить виски, как не в продуктовой кладовой? Теперь задание Падальщиков было провалено — вернуться он не мог. А потому открыл дверь, ведущую в следующее помещение и прошёл туда.

Зал, представший перед ним, поразил Дэя. Глядя на просторное, светлое помещение, украшенное деревянные резными панелями и огромной хрустальной люстрой, он вспомнил, для чего изначально забрался в этот архив. Изобретение отца, вот истинная цель, а не какая–то бутылка. И теперь он стоял здесь, в Зале Учёного Совета Лиры, месте, где когда–то работал отец.

Книжные шкафы, покрытые пылью и паутиной, стоящие у стен, казались совсем не тронутыми временем. В центре стоял большой низкий стол, на гладкой поверхности которого была изображена подробная карта планеты — с континентами, морями и океанами. На меловой доске, занимавшей всю дальнюю стену, ещё можно было разобрать записи, выведенные рукой какого–то учёного. Странные механизмы из меди и латуни занимали место у окна. В углу справа стоял проектор для геротипических слайдов. А рядом, вокруг высокого камина, расположились полукругом кожаные кресла с пуфами и круглый глобус на деревянной подставке.

Подумать только, именно здесь велись дискуссии и расчёты по исследованию, которое должно было изменить мир. Труд всей жизни для Бертрама Ридда — отца Дэя.

Он подошёл к камину и рассмотрел висящие на стене геротипы, стерев с них пыль. Тридцать человек, тридцать выдающихся учёных — мужчин и женщин — были изображены на одной из них. Снимок был сделан в этом же зале, напротив книжных шкафов. Дэй быстро нашёл среди них отца — четвёртого с правого края в первом ряду. Мужчина выглядел совсем молодым — тогда ему едва исполнилось тридцать лет, и не было ни треугольной бороды, ни залысин. Лишь задор и надежда в глазах. Непривычно было видеть его в сюртуке с цилиндром, словно аристократа.

Решившись, Дэй аккуратно вытащил геротип из рамки и спрятал во внутреннем кармане жилета. Путь останется хоть какое–то напоминание об отце и доме, который у него когда–то был. Напоминание о счастливой семье…

Уходить из зала не хотелось. Здесь чувствовалась особая связь между прошлым и будущим. Между тем делом, которое являлось самым важным для отца, а теперь стало таким же важным для сына. Дэй прошёл к проектору, и, подёргав рычажки, понял, что тот ещё работает. Загорелась лампа накаливания, зашуршал механический моторчик, и на пыльном полотне появился первый слайд.

«Элизабет Шерри анализирует пробы, которые должны стать важной частью нашего исследования» — сообщала надпись рядом с геротипом молодой девушки со светлыми волосами. В белом халате, накинутом поверх платья, она работала за лабораторным столом. Фокус изображения сместился, и лицо научной сотрудницы выглядело расплывчато.

Следующий кадр: «За обсуждением насущных задач» — учёные собрались вокруг стола с картой. Эмоции на их лицах не позволяли заподозрить, что геротип был постановочным. Особенно яростным выглядел седовласый мужчина, под чьим сюртуком отчётливо выступал горб. Что–то знакомое было в его нескладной фигуре.

«Бертрам Ридд предложил формулу поглощения опасных соединений. Она будет использована при создании опытного образца». И вновь портрет отца, на этот раз в одиночку, на фоне меловой доски. Рукой, в которой был зажат кусочек мела, он указывал на сделанные им надписи.

«Вулф Лоран гордится честью ухаживать за книгами и свечами в свободное время от изысканий». На геротипе был уже знакомый сгорбленный учёный. Очень взрослый, он казался стариком по сравнению с остальными членами Совета Лиры. В руках мужчина держал зажжённую свечу и перьевую смётку для пыли. Из–за неровности зубов его улыбка больше походила на оскал.