Джек согревался, лежа под одеялом на порванной простыне.

– О Гимен, Гименей, – тихо произнес он в темноте, потом закрыл глаза и стал ждать, когда придет сон.

Утро не сулило ничего хорошего. Джек проснулся поздно; голова болела, вчерашняя выпивка не прошла бесследно. Боясь опоздать в студию, он наспех принял душ. Внизу он не обнаружил в своей ячейке послания от Вероники; когда Джек садился в автомобиль, ему показалось, что он заметил Брезача, застывшего у стены магазина, расположенного напротив отеля; юноша, похоже, следил за входом в здание. Во всяком случае, там определенно стоял человек в пальто с капюшоном; он явно кого-то поджидал с настороженным, агрессивным видом.

Делани и секретарша режиссера встретили Джека в проекционном зале; невыспавшийся Морис нервничал, глаза у него были красными.

– Господи, Джек, – произнес Делани, когда Эндрюс перешагнул порог комнаты, – у нас нет в запасе десяти лет.

Джек взглянул на часы.

– Я опоздал лишь на пять минут.

– Пять минут, – проворчал Делани, – пять минут. Приступим к работе.

Он дал сигнал, комната погрузилась в темноту, и на экране возник бормочущий Стайлз.

– Я вернулся, – произнес актер. – У меня не хватило сил. Без тебя я не могу быть счастлив.

Джек вздохнул.

– Воздержись от критических замечаний, – сказал Делани. – Лучше подумай, как произнести эти слова, чтобы они не звучали глупо.

Его голос был резким, раздраженным. «Хорошо, – подумал Джек, – что вчера интуиция не подвела меня и я не был слишком откровенен, говоря с Делани о картине. Надо дождаться удобного момента для искренности. Наступит ли он когда-нибудь?»

Они в течение часа работали над одной сценой, репетируя и ничего не записывая. Даже сам Джек слышал, что его голос звучит неубедительно, фальшиво. Делани не пытался ему помочь, не давал советов; он лишь недовольно сопел и периодически просил киномеханика прокрутить эпизод снова, говоря Джеку: «Попробуем еще раз».

Через час произносимый текст потерял всякий смысл для Джека; слова, повторяемые им, казалось, не могли иметь отношения к происходящему на экране. Внезапно Делани сказал:

– Ладно, теперь запишем на пленку. Ради бога, Джек, попытайся думать о том, что говоришь. Это важное признание, признание в любви, он мечтал об этой девушке десять лет и наконец случайно встретил ее. Его голос не может звучать так, словно он произносит: «Я хочу на обед суп с лапшой».

– Постой, Морис. Вероятно, ничего не выйдет. Похоже, прошло слишком много лет, и я утратил дар. Если он у меня когда-либо был.

– Был, был, – нетерпеливо сказал Делани.

– И вообще, – продолжил Джек, – если у тебя есть подходящая замена, я немедленно откланяюсь. Ты сбережешь свое время, а я – свое. Дневным рейсом улечу в Париж; кажется, такой вариант обрадует многих.

– Не торопись сдаваться в конце первого часа. Что с тобой? В какое положение ты меня ставишь?

– Я не хочу, чтобы ты считал себя обязанным работать со мной, если необходимость в этом отпала.

– Послушай, Джек. – На лице Мориса появилась добрая, обезоруживающая улыбка. – Ты что, обиделся на меня? Господи, ты – единственный актер, с которым я мог дружить, потому что ты был мужчиной, а не жалким…

Он замолчал, посмотрев на свою секретаршу, сидевшую на ряд дальше от экрана.

– Извините меня, Хильда, – сказал Делани. – Я чуть было не произнес грубое слово. Уж-жжасно оскорбительное для женщин, – добавил он с утрированной эмоциональностью. – Им во все времена называли излишне чувствительных, легкоранимых актеров.

Он дружески похлопал Джека по плечу.

– Все не так трагично, Джек. Вот увидишь, дело пойдет на лад.

– Надеюсь. Но так ли уж это важно? В конце концов, это не самая главная роль…

Джек замолчал. Время откровенности еще не пришло, и он не стал говорить о том, что, познакомившись со сценарием и уже готовым материалом, заметил много неудачных сцен, которые следовало переснять или выбросить; по мнению Джека, сделать это было важнее, чем отдублировать голос Стайлза, какой бы удачной ни оказалась замена.

– Это не какая-нибудь эпизодическая роль, – возразил Делани, – это краеугольный камень всей картины. И даже если бы речь шла о второстепенном персонаже, такой брак все равно способен превратить произведение искусства в жалкую подделку. Ты знаешь не хуже моего – тут не существует мелочей.

Фанатизм, звучавший в голосе Делани, питался его убежденностью.

– Один кадр, одна строка, одно движение, совершенное в критический момент, могут погубить двухчасовую картину. Или превратить ее в шедевр. Такова природа кинематографа, Джек. Почему, ты думаешь, я так бьюсь над каждой деталью?..

– Я знаю, что теоретически это так. – Неудивительно, что он выглядит столь молодо, подумал Джек. Одержимые люди не стареют. – Но здесь…

– И здесь, и везде, дружище, – тоном, не допускающим возражений, заявил Делани. – Начнем все сначала.