Домой мне принесли одежду, которую носила стража. Мы с Кристей весь вечер ушивали огромные штаны. Когда справились, померила их с рубахой да поясом и потухла — все на виду, хоть и оставили свободу в штанинах. Теплые подштанники поддену, на коня сяду — все облипнет. Женскую грудь свободная рубаха подчеркивала больше, чем платье в обтяжку. Чуть повернешься — не поддерживаемые корсажем груди норовили дрогнуть. Сидели печально вдвоем с тетей… Потом она вздохнула и погладила меня по плечам.

— Ты, Даринка, когда в зеркало гляделась последний раз?

— Забыла… не помню уже. Не до того мне было.

— Ты глянь, детка. Только не пугайся сильно.

Я подхватилась, кинулась в комнату к тете. Глянула в маленькое зеркало, стоявшее на столике, потерянно присела на кровать. Тетя вошла, села рядом.

— Какая разница, что ноги обтянуты и титьки колыхнулись?

— Никакой… наверное.

— Это после того стало. Ты и до этого была, как ягодка, а сейчас еще ярче стала. Какой там приворот? Я так думаю, что и не было его. И потом — сейчас же не жара стоит, снег вон первый… В дороге под бекешей точно не видать ничего будет. А в доме жилетку, что ли, накинешь? А сапожки хорошие, это они на торге брали. Я тебе мягких портянок нарву несколько пар… И бекеша из хорошей овчины, теплая да длинная. Видишь — специально резана с заду для езды верхом. Ноги прикроет, если что. Ой, а как же ты по нужде-то при мужиках? А женское? Девонька-а… — дружно завыли обе. Ночь не спали, говорили. Варили снадобье отсрочить женские дни. Хоть в дорогу, а там посмотрю.

Утром тетя собирала меня «на войну». Плакала, как положено… Когда я натянула шапочку и пристегнула к поясу саблю, как раз и заехали за мной, привели коня. Замшевые меховые варежки одевала, уже выходя на крыльцо. Огляделась — мой отряд таращился, как на диковину — дружно и молча. Юрас подсадил в седло. Закинул мой тючок с вещами на вьючную лошадь, приторочил.

Тетя махала рукой, зажимая рот, чтобы не завыть снова. Уехали… По дороге к нам присоединилось еще двадцать стражей. Очевидно, моим словам поверили и отряд усилили. Насчитала всего сорок воинов, включая меня. Те знали уже про приворот. Хмыкали с издевкой на моих парней. Те в ответ поглядывали горделиво. Не стеснялись, надо же, а вроде даже гордились.

Первого привала еле дождалась. Тело не было привычно к езде, хотя я и держалась, и сидела правильно. Меня аккуратно снял с седла Юрас. Придержал, пока выпрямила ноги, осторожно поставил на слегка прихваченную морозцем землю. Подсунул вьюк — сесть. Я сидела и смотрела, как быстро и споро они организуют привал.

Остановились мы в редком лесочке. Жидкие голые веточки просматривались насквозь. Шагах в тридцати от основной поляны парни быстро поставили легкий парусиновый шатер. Юрас объяснил мне, что это отхожее место для меня. Спокойно встала, опробовала, прикрыла безобразие снежком. Перед отъездом схожу еще и соберу шатер сама. Я не раз такой ставила, когда ночевали в сенокос на лесных полянах, умею. Приятно было, что они позаботились, подумали обо мне.

Два больших костра горели на поляне, в двух котлах варили кашу, в конце щедро заправив ее маслом. Прямо в миски каждый сам для себя строгал вяленое мясо. Я пристроилась сбоку от костра, с наветренной стороны, и занялась своим делом. Когда мужики поели, обошла всех влюбленных и попотчевала свежеприготовленным зельем.

Нужно было давать снадобье, отбирая приворот понемногу — прикасаясь кожей к коже. Одной рукой поила с маленькой кружечки, а другой держала за руку. Рука без варежки быстро стыла на ветру. Ее старались согреть, с ласкою сжать в своей руке. Я не ругалась. Они не могут сейчас иначе, это как болезнь — трудно им. Юрас, наблюдая, стоял в стороне. Потом огорченно пожаловался:

— А меня за руку подержать? А то все им да им. Нужно по справедливости, я же командир. Они мне должны завидовать, а не я им.

Подержала и его. Больше разговоров. Он ужаснулся: — Да они, как лед, у тебя. — Растирал, натягивал варежки.

— Ты за шиворот им руку суй, что ли? Хоть погреешь.

Второй отряд наблюдал заинтересовано. Видно, поняли смысл, не ржали и не обсуждали.

Ночевали в селе. Как остальные — не знаю, а я выспалась хорошо. Помылась в корыте перед сном. И постель была удобной, без живности.

Остальные три дня почти ничем не отличались от первого. Разве что уставала я меньше, приноровившись. Когда ночевали в селах, на меня — с саблей и кинжалом на поясе, тоже смотрели, как на диковину. Но вначале я уставала так, что не до чужих взглядов было, а потом привыкла — смотрите себе. За ночь успевало высохнуть у теплой печи выстиранное исподнее, портянки. В целом поход для меня прошел не трудно. Юрас сажал на лошадь всякий раз и снимал с нее.

Я не узнавала того наглого избалованного парня, что пришел тогда и угрожал. Как подменили. Заботливый, серьезный, только он один позволял себе задержать мою руку в своей, приобнять, спуская с лошади, пошутить, слегка заигрывая. Это не нагнетало, а наоборот — рассеивало напряжение в отряде. Я не заостряла внимание на его выходках — он был безопасен, приворот не коснулся его. Остальные ели глазами, млели во время лечения, улыбались, заглядывали в глаза. Я чувствовала себя лекаркой в сумасшедшем доме.

Ближе к концу пути стала меняться местность. Леса почти не стало. Стали исчезать редкие островки голых деревьев между лысыми заснеженными холмами. Потянулась степь с редким кустарником в долинках. Последнее село проехали вечером. Поселяне выглядывали из дверей, проскакивали, хихикая, девки. Отряд приободрился, ускорился и через малое время мы подъехали к небольшой крепостце на вершине холма. В сумерках было не разглядеть, что настроено. Меня провели в небольшой протопленный домик, показали постель и оставили одну.