Шрифт:
("А маленькие часики смеются: тик-так, ни о чем не жалей и люби просто так…")
– Знаешь, где я работаю?
– А зачем мне это? – Платон Олегович недоумевает. – Разве это важно? Разве это может играть какую-то роль?
Нодельма молча лезет в карман куртки и достает пластиковый пропуск на тринадцатый этаж. Молча протягивает Платону Олеговичу.
– Та-а-а-ак… Попали, – только и выговаривает он, и лицо его становится еще острее и уже.
Некоторое время они сидят молча.
– Ну что, Платоша, как дальше жить будем? – Нодельма хихикает, чуть позже понимая неуместность фамильярности. – То есть я хотела сказать, Платон Олегович, какими будут ценные указания начальства?
– Зачем ты так, Нодельма? – говорит начальство не своим голосом.
– Ты думаешь, мне из-за всего этого ловко? Легко? Ведь теперь я могу лишиться работы… Можно сказать, средств к существованию…
– Прекрати так говорить, – Платон Олегович возмущен, – я не из таких. Я не из этих, – пытается уточнить он, но выходит так себе.
– Угу. – Нодельма кивает, становится немного легче, даже песенка эта неслышимая немного отпускает хватку. Хотя она сейчас совершенно не про работу думает. Сердечные дела всегда важнее. – Да ко мне уже и Лиховид два раза подкатывал. За последнее время… Не слишком ли много усилий, а? говорит Нодельма.
– Инна, я не понимаю, о чем ты… Этот старый грузин Лиховид… Ты же должна знать, он ни одной юбки не пропускает…
На имя Инна Нодельма морщится, и Платон Олегович видит это. Отныне он будет называть ее только настоящим именем.
– Да я не про это… Пожалуйста, не прикидывайся, Платон… Неожиданно для себя Нодельма соскальзывает в лирический тон. Ангелы на Шуховой башне включают телевизор. 111 манипулирует пультом, переключая невидимые каналы. 222 смотрит телепрограмму во вчерашней газете.
Потом они некоторое время сидят молча, смотрят в лобовое стекло, за которым весна растет, волнуется, кипит, буйство природы и половодье чувств. Ангелы развешивают на опорах башни выстиранное белье. Чем дольше тишина, тем труднее прервать молчание, свести все на шутку. Краем глаза Нодельма рассматривает начальника, взрослый все-таки человек, морщины в уголках глаз, седина, оттопыренные уши, волос, торчащий из правой ноздри. Нет, из левой. Красавцем его не назовешь, однако есть что-то притягательное во взгляде, лукавом и уверенном, медленная мужская сила.
– Мне нравится, что с тобой можно молчать, что ты мало говоришь. Платон поворачивает голову, смотрит лукаво и уверенно, ресницы у него красиво загибаются. – В православии есть такая стародавняя традиция, исихазм называется. Когда монахи дают обет молчания…
– Ты хочешь сказать, что я похожа на монашку?
– Я совершенно не то хочу сказать. – Платон делает ударение на частице "то". – Когда человек молчит, то ему есть о чем молчать. Присутствует внутреннее содержание. В такой внутренней тишине молиться хорошо. Ты часто молишься?
Нодельма не отвечает.
– А зря. Нужно все время молиться. Это несложно. Но важно. Жизнь выравнивается. Вот попробуй… Повторяй все время про себя: Господи Иисусе, Сыне Божий, прости меня грешную… и ты увидишь, как изнутри сила появляется…
– Вербуешь, что ли?
– Люди мало молятся, в основном говорят только. – Платон делает вид, что не услышал последней фразы. – Мы слишком много говорим. Только и делаем, что говорим все время… От слабости своей, что ли? А вот молчать не умеем. А ты умеешь. Мне это нравится. В Париже есть особое кафе, куда люди приходят помолчать. Там даже заказ официанту делают шепотом. Или пишут записки…
– Ага, стиль "честная бедность" больше не в моде. На Манхэттене в заведениях подают свежевыжатую колу.
– Был, не видел. Или это ты шутишь так?
Нодельма пожимает плечами. Минуты две они молчали.
– А ты когда в Нью-Йорке был?
– Так я туда постоянно мотаюсь. У нас же контракт с одной крупной компанией. А ты знаешь, я был в Нью-Йорке 11 сентября, когда две эти башни рухнули. В одной из них у меня должны были состояться важные переговоры, ну, сейчас уже не важно о чем… все равно сделка не состоялась… я застрял в пробке, представляешь? Можно сказать, чудом спасся, всего каких-то пять минут…
– Слушай, зачем ходить вокруг да около: тебе эти самые файлы нужны?
– Какие файлы?
– А ты не знаешь какие?
– Нет.
– И Лиховид не знает?
– А он-то тут при чем?
– Чудны дела твои, Господи: левая рука не знает, что делает правая.
– Не поминай имя Господа всуе.
– Если ты такой набожный, то почему ты все время врешь?
А потом рассказывает про события последних недель. И про Магу рассказывает, и про Фоску, и про приставания Лиховида, и про то, что ей надоедает жить в постоянном напряжении, ожидая неприятных сюрпризов. А вот про Кня она почему-то не говорит, словно выгораживает его, словно пытается сохранить в неприкосновенности. Делает она это не специально, скорее бессознательно, просто не говорит о нем, и все. Тем более, что с некоторых пор Кня начинает казаться ей каким-то ненастоящим. Недорисованным. Она еще не совсем понимает, в чем дело, но скоро, видимо, поймет.