Если я должен участвовать в кровавой битве, пусть будет так. Если я должен убивать, пусть будет так.

Если я должен.

Только если я должен!

Чистая совесть защищает меня от падения в темную яму, в которую я боюсь заглядывать, и я надеюсь, что Бренор и Кэтти-бри никогда не упадут туда.

Но как же быть с моим служением Миликки, с образом богини, с которой, как я прежде считал, я нахожусь в мире, которая живет в моем сердце? Что это может означать для единорога, ее магического животного, которого я вызываю при помощи волшебного свистка? Как же быть теперь с самим возвращением моих друзей, Компаньонов из Халла? Они снова со мной, и все мы знаем, что это произошло по благословению и воле Миликки.

Кэтти-бри – голос Миликки во всем, что касается гоблинов и орков; она жрица Миликки, и богиня даровала ей магические способности. Как она может ошибаться в этом вопросе?

Да, Кэтти-бри правдиво передала нам слова богини.

Эта мысль причиняет мне наибольшие страдания. Я чувствую диссонанс, голос моего сердца звучит нестройно, грубо, нарушает гармонию песни богини.

Но все же, если мое сердце не согласно со словом Миликки…

Пропади пропадом эти боги! Кто они такие, чтобы так жестоко играть чувствами смертных, обладающих разумом и совестью?

Я перебирал свои воспоминания в поисках доказательств того, что я неправ. Я пытался убедить себя в том, что гоблин по имени Нойхейм на самом деле просто манипулировал мною, пытаясь спасти свою шкуру.

Нойхейм не был несчастной жертвой людей, он был злобным, хитрым, коварным убийцей, которого оставили в живых единственно из милосердия.

Так оно и должно быть.

Но я не могу в это поверить. Просто не могу. Я был прав в своих суждениях о Нойхейме, прав тогда и прав сейчас. Точно так же я был прав насчет полуорка Джессы, нашего друга и спутницы, которая многие годы путешествовала со мной, Тибблдорфом Пуэнтом и самим Бренором Боевым Молотом.

Но сейчас я должен или поверить в то, что ошибался, или принять тот факт, что неправа Миликки. А как такое может случиться?

Как может ошибиться богиня, которую я считаю олицетворением добра? Как может песнь Миликки уничтожить истину, живущую в моем сердце?

Может быть, эти боги – тоже существа, способные на ошибку, которые смотрят на нас, как на фигуры на доске для игры сава? Значит, я пешка?

Тогда мои разум, совесть, способность самостоятельно мыслить и судить о том, что хорошо и что плохо, – все это нужно отбросить, подчиниться воле высшего существа…

Но нет, я не могу этого сделать. Если дело касается простого вопроса о том, что хорошо и что плохо, – ни в косм случае. Что бы ни говорила мне Миликки, я не могу оправдать действия работорговца Рико и остальных людей, которые пытали Нойхейма, издевались над ним и в конце концов казнили его. Что бы ни говорила мне Миликки, я не могу безоговорочно принимать ее суждения; я хочу сам судить о том, что правильно и справедливо.

Иначе нельзя! Дело не в завышенном самомнении, дело в том, что мой внутренний моральный «компас» – совесть разумного существа, не может быть уничтожен по чьему-то приказу. Я не призываю к анархии, я не желаю блуждать в дебрях софистики, но я настаиваю: существуют универсальные истины относительно того, что правильно и что неправильно.

И среди этих истин я нахожу следующую: о разумном существе следует судить по его характеру и поступкам, а не по его смертной оболочке.

Я чувствую себя потерянным. В эту зиму, зиму Железного Дворфа, я чувствую себя больным и несчастным.

Я хочу, чтобы дворфы, люди и эльфы судили обо мне по моим действиям, а не по репутации расы, к которой я принадлежу. Значит, я должен относиться с точно таким же пониманием и уважением ко всем разумным существам.

У меня дрожат руки сейчас, когда я читаю строки, написанные мною сто лет назад. Тогда я верил, что действую в соответствии с волей Миликки, и у меня не было никаких сомнений.

«Закат, – писал я, и я вижу сейчас опускающийся к горизонту огненный шар так же ясно, как в тот судьбоносный день, сто с лишним лет назад. – Еще один день сдает позиции ночи, а я сижу на горном склоне, неподалеку от Мифрил Халла.

Начинается таинство ночи, но познал ли теперь Нойхейм истину великого таинства? Я нередко размышляю о тех, кто уже ушел, кто познал то, что останется неведомым для меня, пока я не умру. Лучше ли сейчас Нойхейму, чем в рабстве у Рико?