В это время на следующей неделе она уже отправится в неизвестность. Во время следующего собрания он сможет сконцентрировать все внимание на хорошеньких девушках, с которыми будет танцевать. Ему было ненавистно постоянное напряжение и ожидание действий, которые она вскоре вынуждена будет предпринять, чтобы попытаться выиграть пари до истечения назначенного срока. Ему страстно хотелось, чтобы она оскорбила его всеми своими трюками в первый же день пари. Тогда он был достаточно сердит и мог легко противостоять ей.

Он разговаривал с преподобным Прюэттом и одной из сестер Мерриуэзер, когда Виола коснулась его руки. Он кинул взгляд на рукав фрака и был искренне удивлен, что ее пальцы не прожгли на нем дыру. Он взглянул на ее лицо, разрумянившееся от танцев.

– Милорд, – сказала она, – мистер Клейпол увез свою матушку домой. Ей стало дурно от жары.

– Миссис Клейпол не отличается крепким здоровьем, – неодобрительно покачала головой мисс Мерриуэзер. – Ей повезло, что у нее такой любящий и заботливый сын.

Но Виола Торнхилл не отрываясь смотрела на Фердинанда.

– Они должны были проводить меня домой, но мистер Клейпол решил, что неразумно делать такой крюк на пути к Кроссингсу.

– Я был бы рад вызвать свой экипаж, чтобы отвезти вас домой, мисс Торнхилл, – заверил священник, – но осмелюсь предположить, что его милость охотно устроит вас в своей карете.

Вид у Виолы был удрученный, и она, как бы извиняясь, улыбнулась.

– Правда?

Фердинанд поклонился.

– С удовольствием, сударыня, – сказал он.

– Но не тотчас же, – сказала она. – Я не лишу вас танцев так рано. Впереди еще один, который я должна была танцевать с мистером Клейполом.

– Я сам с удовольствием пригласил бы вас, – сказал преподобный Прюэтт, от души рассмеявшись, – если бы у меня хватило дыхания и мои ноги были в состоянии двигаться, но признаюсь, что лишен того и другого. Его милость позаботится, чтобы вы не остались без кавалера, мисс Торнхилл. Не правда ли, милорд?

Виола зарделась еще сильнее.

– Скорее всего у его милости уже есть партнерша, – предположила она.

На ее лице играл румянец, а глаза блестели от удовольствия, полученного от танцев. Ее волосы, уложенные локонами вместо обычной короны из кос, лежали аккуратно, но несколько прядей выбились и вились на висках и шее, Щеки и грудь над вырезом платья слегка поблескивали.

«Я ждала подходящего партнера, сэр». Ему снова слышался низкий бархатный голос, которым она разговаривала с ним, когда он пригласил ее на танец вокруг майского дерева. «Я ждала вас».

– Я сам готов был остаться без партнерши, – сказал он, предлагая ей руку, – решив, что вы уже отдали кому-то этот танец.

Виола подала ему руку, и он повел ее туда, где танцующие строились в длинные ряды. Этот танец поглощал всю их энергию и требовал сосредоточения, так что у них не было возможности поговорить, даже если бы им этого хотелось. Но Виола вся светилась и радостно смеялась, когда настала их очередь кружиться между двумя линиями и возглавлять процессию вокруг наружной линии, образовывая арку поднятыми и соединенными руками, под которой танцевали другие пары. Он не мог оторвать от нее глаз.

Фердинанд понял, что все еще влюблен в нее. Да и могло ли быть иначе? По дороге домой ему следует попросить ее забыть то возмутительное пари. Он просто женится на ней, так что они оба смогут остаться в «Сосновом бору» навсегда. И жить счастливо.

Но она была Лилиан Тэлбот. И куртизанка все еще жила в ней Он сам прекрасно видел это два дня назад.

Фердинанд не мог забыть об этом и притворяться, что она Виола Торнхилл, с которой он недавно познакомился.

Она обманула его.

Казалось, что подошвы его бальных туфель неожиданно потяжелели от охватившей его грусти. К счастью, музыка вскоре смолкла. Но все же было жаль, что это последний танец. Несколько минут спустя он подсаживал се в свою карету. «Что думают соседи по поводу положения дел в „Сосновом бору“?» – поинтересовался он у самого себя.

Впрочем, скоро ему больше не надо будет задаваться таким вопросом.

Осталось всего пять дней.

Виола начинала ненавидеть себя. Точнее сказать, она начинала ненавидеть себя снова. Казалось, прошедшие два года исцелили ее, но на самом деле за последние несколько дней обнаружилось, что зияющая рана презрения к себе лишь затянулась тонкой пленкой, а не была зашита суровыми нитками.

Так легко было играть роль, спрятаться ото всех и стать другим человеком. Беда состояла в том, что на этот раз роль, которую она играла, и ее собственное "я" были так похожи друг на друга, что иногда она путалась.