Отец был дружен с ним, оба входили в ближний круг цесаревича, будущего императора Александра III, примерно в одно время командовали элитными гвардейскими полками. Отец — лейб-гвардии Кирасирским, барон — лейб-гвардии Конным. После несчастья, которое обрушилось на нашу семью и отхода отца от всех дел, именно он добился, чтобы император вызвал отца из добровольного затворничества и "встряхнул" его, вернул интерес к жизни. Да и потом, в редкие наши приезды в Петербург, они неизменно находили время для встречи, вспомнить молодые годы, отдохнуть душой. Просто посидеть с графинчиком шустовского коньяка, до которого оба были большими любителями. Сам я неоднократно гостил в его имении в Сиверской, этой "дачной столице империи", плескался в спокойных водах Оредежа — речки, протекающей у самой усадьбы. Перекидывал через прутья решетки куски мяса — кормил медведей в знаменитом зоопарке барона, смотрел на слона, выписанного из Индии специально для этого места, любовался красавицами легавыми и другими породистыми собаками в одной из лучших псарен России, бродил по специальному кладбищу умерших собак. Сентиментальный Владимир Борисович устроил все это в усадебном парке — причуда уже не сановника, а этакого сибаритствующего русского барина с широкой душой [114] . Несмотря на солидный возраст и соответствующее этому здоровье, барон настоял, чтобы именно он, в числе особо близких, отдал последний долг другу — на своих руках вынес гроб с телом отца из полковой церкви, где проходило отпевание.

Мы немного помолчали, старый барон то ли держал меня за локоть, то ли опирался на него.

— Спасибо, Владимир Борисович, спасибо! — я расчувствовался, обнял его. Постояли так несколько секунд, он отстранился от меня.

— Прошу простить мою слабость, — смущенно пробормотал сановник, отворачиваясь и доставая носовой платок, шумно высморкался и через мгновение перед нами опять стоял бравый генерал, убеленный сединами.

— Ну, так вот, господа, что я хочу сказать Вам! Случай, несомненно, вопиющий, и только благодаря Александру не произошло непоправимое. Не мне разъяснять Вам обстановку в государстве, сами видите, всякие нигилисты и рэволюционэры не гнушаются ничем в своем стремлении поколебать Богом установленный миропорядок. А наши доморощенные либералы, вместо того, чтобы немедленно пресечь эти поползновения, потакают, заигрывают с ними, смущая тем самым народ. Пора, пора прекращать все это! Наследие Святополк-Мирского [115] надо искоренять, пока не поздно! Порядок, твердый порядок — вот то, что нужно народу нашему и России-матушке! Государь понимает это, но в доброте своей и милосердии, пока еще доверяет этим phraseur [116] .

Он сделал паузу в своем монологе, задумавшись на миг, весь подобрался, потом продолжил:

— Господа! Знаю Вас я не один десяток лет. Александр Егорович — однополчанин, тебя, Саша, можно сказать с младых лет знаю, Георгий Оттонович — ты же знаешь, не считаю тебя чужим. Вот зачем позвал Вас. Злоумышленник — офицер лейб-гвардии — это неслыханно! Но и спаситель наш — гвардеец — кирасир! Государь будет беседовать с Вами…

Искушенный в придворных интригах сановник помолчал, обдумывая мысль. Мы "внимая мудрости планов", ждали, что еще нам скажет придворный.

— … Александр Егорович, — прервал молчание барон, — я знаю, что представители Отдельного корпуса позволяют порой вмешиваться в дела личной охраны венценосной семьи, и не ошибусь, что сегодняшнее происшествие стало возможным именно по этой причине, — министр пристально посмотрел на генерала Мейендорфа, пытаясь понять, дощла ли его мысль до генерала, — Георгий Оттонович, я думаю, Вы согласны с этим? — задал он вопрос моему командиру, скорее утверждая только что сказанное, чем спрашивая.

— Все ясно, Владимир Борисович, — согласился генерал Мейендорф, Георгий Оттонович молча кивнул. Мое согласие никого не интересовало. Вообще непонятно, что я здесь, собственно делаю? Для участия в придворных интригах, а именно это здесь и затевается, я слишком молод и по возрасту, и по "весу".

— Александр! — старый интриган обратил на меня свое внимание, — я осведомлен, что после трагических событий зимой тебе пытались предъявить претензии? — то ли спросил, то ли утверждал барон.

— Да, в ходе беседы следователь пытался задавать мне непонятные вопросы, но я бы не стал утверждать, что это были какие-то особые претензии…, - мой ответ не понравился министру, он стал более резок, — а тебе и не надо утверждать, Александр, ты слушай, что тебе говорят. В ближайшее время тебе будет назначена высочайшая аудиенция, может даже последует приглашение на ужин. Я не указываю тебе, как себя вести и что говорить в присутствии высочайших особ, не смею указывать, — уточнил сановник и замолчал, глубоко вздохнув, — я только хочу, чтобы ты понял, проникся, так сказать той обстановкой, что сложилась в стране. Я полностью доверяю и не сомневаюсь в тебе, ты и сам знаешь что сказать. Но мы еще поговорим об этом, — он устало опустился в кресло за столом, — на этом с тобой, Александр, все, не смею задерживать. Будь добр, подожди своего командира в приемной, — и переключил свое внимание на моего командира, — Теперь Вы, Георгий Оттонович…

— Владимир Борисович, разрешите доложить Его превосходительству…

— Да, что там у тебя еще?

— Генерал Рыдзевский только что объявил мне то ли трое, то ли четверо суток ареста. Домашнего. Я, с Вашего позволения, сегодня же убываю в свой особняк, в Петербург…

— Что? — хором воскликнули все трое, обратившись ко мне.

— Потрудитесь объясниться, корнет! — на правах непосредственного начальника первым накинулся на меня Георгий Оттонович.

— Да, Александр, что произошло?

— Докладываю, при следовании в составе нашей колоны в расположении полка, я был вызван через полковника Герарди к генералу Рыдзевскому для беседы о случившем. Тот был, видимо, не в себе из-за переживаний, я думаю, спутал меня с поручиком Корвиным. Стал отчитывать меня, объяснения ни мои, ни Бориса Андреевича слушать не стал, повысил голос, чего я посчитал недопустимым и попросил генерала сбавить тон. В ответ он буквально рассвирепел и наложил на меня это взыскание. Убеждать его в его неправоте ни по самой сути, ни по его праву налагать взыскание, я не стал, решив доложиться Вам…

— Это неслыханно! — барон Фредерикс аж поболел от негодования, — вот оно! вот оно то, о чем я и говорил! Бунтовщикам и смутьянам все сходит с рук, а истинные герои получают наказания! — зло оскалившись, выдохнул он, лицо у него покраснело, стрелки усов, щегольски раскинутые в стороны, задрожали, — я этого так не оставлю, это уже переходит все границы!

Я молчал. Молчали и присутствующие генералы, ставшие свидетелями гнева сановника. Немного успокоившись, он обратился ко мне:

— Не беспокойся, Александр, отправляйся к себе на здешнюю квартиру. В Петербург не выезжать, ждать моего указания! В ближайшее время тебе будет назначена высочайшая аудиенция, — что-то решив про себя и злорадно улыбнувшись, сказал он мне. Затем повернулся он к генералу Рауху, — Георгий Оттонович, прошу извинить меня за вмешательство в Вашу епархию и попытку распоряжаться Вашим подчиненным. Случай, и впрямь вопиющий, простите меня, сами понимаете…