– Прошу записать меня.

Родионов оглядел его.

– Вы хорошо водите аэросани?

– Нет, не то чтоб хорошо... Я буду ремонтировать. И потом... Могу быть за пулеметчика.

– Знаете пулемет?

– Да.

– Какой системы?

– Знаю "максим", знаю "кольт".

– Хорошо стреляете?

– Последний раз на стрельбище поразил десятью пулями три поясных мишени.

– На какой дистанции?

– Пятьсот метров.

Федя, извини, может быть, я что-нибудь спутал, но у них тут пошел свой разговор о поясных и ростовых мишенях, о прицельных рамках, о дистанциях и так далее, словно у заправских пулеметчиков. И спустя минуту Федя действительно спросил:

– Товарищ Родионов, разве вы пулеметчик?

– Да. Даже учился в пулеметной школе. Но не пришлось окончить.

– Почему же?
– вырвалось у Феди.

– Арестовали в тысяча девятьсот шестнадцатом году. Так и не получил законченного пулеметного образования.

– Вы были солдатом?

– Солдатом. И никогда с незастегнутыми пуговицами не щеголял.

Поднявшись, Родионов быстро и ловко застегнул две пуговицы на вороте Фединой рубахи. Федя, как вы понимаете, стоял совершенно пунцовый. Ласково глядя на него, Родионов спросил:

– Нуте-с... Фамилия?

– Недоля.

– Комсомолец?

– Да.

– Что же, товарищи, не возражаете? Запишем?

Взяв у Авдошина карандаш и блокнот, Родионов сам вписал туда фамилию Недоли. Через несколько минут мы утвердили поименный список небольшой группы водителей и мотористов для выезда в район Кронштадта. Затем были быстро решены вопросы о получении документов, о месте сбора и тому подобное. Все это обсуждалось так деловито и спокойно, что я все еще не мог проникнуться мыслью, что мы здесь готовимся к бою, не ощущал еще никакой лихорадки или трепета перед этим боем, лихорадки, которую узнал потом.

Покончив с делом, Родионов побарабанил по обшивке саней и снова сказал:

– Никогда еще не ездил на такой машине. Как-то не пришлось. Что же, на месте все будет видней. Там встретимся, товарищи.

Он поднес руку к козырьку буденовки, прощаясь с нами, но я сказал:

– Товарищ Родионов, а не попробуете ли вы сейчас? У нас тут в гараже стоят аэросани наготове. Разрешите, я сам их поведу.

– Нет, нет... До вечера у вас не так много времени. А вам еще надо собраться, повидать близких.

Я промолчал. Близких... Ну нет... Сестре я пошлю с кем-нибудь из друзей самую безобидную записку. Экстренно уезжаю, мол, в командировку на несколько деньков... Нельзя же так, без подготовки, объявить Маше, что я отправляюсь на штурм Кронштадта. Недавно, в ноябре, она потеряла своего Станислава, погибшего под Перекопом. Лучше свидеться с ней, когда вернусь.

Родионов стал прощаться.

– До вечера вы, товарищ Бережков, свободны.

– Хорошо... Одного человека, товарищ Родионов, я действительно хотел бы повидать, прежде чем уехать.

– Кого же?

– Николая Егоровича Жуковского.

– Профессора Жуковского? Вы близко его знаете? Как он?

– Плох... Был второй удар. Он еще пытается работать, но...

– Как его лечат? Кто ухаживает за ним? Где он сейчас?

– Он в санатории "Усово". Там и врачи и сиделки... Да и ученики не забывают его...

Я запнулся, сказав это... Ведь я давно не навещал больного учителя.

– Товарищ Родионов, мне не хотелось бы уехать, не попрощавшись с ним... Тем более туда для аэросаней хороший путь. Через четверть часа я буду там.

– На аэросанях?

– Да... Хотите, товарищ Родионов, сейчас испытать их? Конечно, это не совсем как на морском льду, но все-таки и здесь вы сможете судить, каков этот род оружия.

Отогнув обшлаг шинели, Родионов взглянул на часы.

– Нуте-с... Поедем.

26

Не буду описывать эту нашу поездку на аэросанях.

Мой пассажир молча сидел рядом со мной. Конечно, даже короткий пробег позволял оценить боевые качества этой новой для него машины - машины, далеко шагнувшей от тех первых аэросаней, на которых когда-то я возил другого комиссара, черноусого члена Реввоенсовета 14-й армии.

Мы пронеслись через Петровский парк, потом мимо Ходынки, мимо Тушинского поля к берегу Москвы-реки и по ее руслу, где лежал плотный, нетронутый снег, к знаменитому сосновому бору Барвихи, к санаторию "Усово".

Главный врач санатория разрешил мне пройти к Николаю Егоровичу и посидеть у него четверть часа. Родионов остался с врачом.

Дверь палаты Жуковского была полуоткрыта. Впрочем, эта дверь вела не прямо в светлую, большую комнату - спальню Николая Егоровича, - а сначала в маленькую прихожую. Подойдя, я хотел постучать, но увидел в передней комнате Ладошникова.