«Теперь в Австрии плохо жить, – сказал нам папа, – но зато Голландия – прекрасная страна. Только подумай, Эви, там есть море, а еще много озер и рек, и по ним можно плавать на лодках». Эта мысль казалась мне соблазнительной. Австрию со всех сторон окружала суша, а мы с Хайнцем очень любили ездить к морю.

«Но почему ты должен ехать без нас?» – спрашивала я, пытаясь сдержать слезы.

Покидать дом было непросто, но еще больше нас огорчало то, что мы не могли ехать все вместе. Только папа мог получить рабочее место и постоянную визу. Мама, Хайнц и я имели право лишь погостить у него некоторое время в качестве временных жителей.

«Мы ненадолго расстанемся, – говорил он. – Мне предстоит очень много работать на новом заводе, но когда вы приедете, мы будем делать все, что захотите».

Мама объяснила, что мы планируем жить в Брюсселе, пока не получим визы, а папа будет работать на территории Голландии, в маленьком городке Бреда, и приезжать к нам на выходных.

Я пыталась не показать своего страха и недоумения. Отец выразил надежду на наше хорошее поведение и на скорейшую встречу. Обнимая и целуя нас, он сказал, что время пролетит быстро, и мы снова будем вместе. С этими словами он ушел.

Как я узнала впоследствии, все это произошло в самый последний момент. Вскоре, в сентябре 1938 года, из нацистских органов власти пришло письмо, требовавшее появления отца в Вене для учета имущества и передачи его фашистам. Но к тому времени он успел уехать.

Маму мучали переживания. Эсэсовцы налагали ограничения на сумму денег и количество вещей, которые евреям разрешалось вывозить с собой из страны. Я наблюдала, как все ценные вещи, так много значившие для нашей семьи, постепенно продавались. Однажды был продан наш столик с мраморной столешницей, на следующий день мы расстались с несколькими семейными реликвиями, которые перешли папе по наследству от его отца. Некоторые из этих вещей имели действительно высокую ценность, но мама не могла продать их за справедливую сумму: все знали, что евреи спешно расстаются со своим имуществом и им приходится соглашаться на самые низкие ставки.

Нацисты навсегда исказили нашу жизнь. Я видела, как изменились родители. Беззаботная мама, которая никогда не готовила обед, не мыла полов и не принимала важных решений, внезапно сделалась неузнаваемой. Дома все называли ее «овечкой», но с того момента, как уехал папа, груз ответственности за детей, за дом и за наше будущее всецело перенесся на ее плечи. Она действительно оказалась на высоте, демонстрируя нам, какой умной, деловой и сформировавшейся личностью была все это время.

Сперва она приступила к освоению новой профессии, чтобы нам было на что опереться. Немного поразмыслив, она решила пройти шестинедельный курс косметологов, и вскоре у нас дома появились различные крема и косметологические принадлежности. Мама оказалась неплохим знатоком в приготовлении кремов и лосьонов, но хуже умела их применять. Восковая депиляция бровей стала камнем преткновения для нее; она дрожала при мысли о том, что горячий воск нужно будет наносить на чье-то лицо, а затем резко сдирать его, и многие наши гости уходили домой с бровями, разными по толщине, или неестественно изогнутыми в бесконечном удивлении.

Как-то раз мы поссорились. Мама сказала, что нам придется взять лишь некоторую одежду, которую мы сможем положить в маленький чемодан, и мы тщательно планировали, что именно выбрать. Мне нужно было купить новое зимнее пальто, и, держась за руки, мы отправились в универмаг «Битман». Моим мнением при выборе одежды никогда не интересовались, и в этот раз мама также не собиралась советоваться со мной. Она обсудила детали покупки с продавцом, который принес мне ярко-оранжевое пальто с клетчатым беретом такого же цвета. Мое своеволие дало о себе знать. Этот наряд показался мне отвратительным, о чем я и сообщила: «Я не буду это носить!»

Мама пыталась переубедить меня, утверждая, что такие пальто и беретки – последний писк моды в Бельгии, а я пыталась ее переубедить, что мне это не подходит. Мы обе поступили по-своему: выбранная одежда была куплена, но я поклялась, что никогда в жизни ее не надену. В конце концов, мы пришли к компромиссу, но только тогда, когда мама покрасила пальто в синий цвет.

Теперь я уже сама мать и бабушка и, оглядываясь на прошлое, сознаю, как, должно быть, тяжело приходилось нашей маме в то время. Ее волнение еще усилилось, когда Хайнц пришел из школы с разбитым в кровь лицом. Мальчишки начали дразнить его по поводу еврейства, а потом толкнули и ударили в здоровый глаз. Учителя стояли рядом и не защитили его. Власть злобной толпы взяла верх над Австрией, и Хайнц стал одной из беспомощных жертв.

Мы, как могли, пытались утешить его; мама обтирала лицо, а я держала его руку и слышала, как он захлебывался от безутешных рыданий. Родители решили, что сын должен немедленно уехать, и пару дней спустя мы провожали Хайнца на вокзал. Мы знали, что папа встретит его в месте назначения, но мой двенадцатилетний брат выглядел очень маленьким и неуверенным, шагая по заполненной людьми платформе, с единственным чемоданчиком и сумкой, набитой книгами. Он казался слишком юным для того, чтобы отправляться в путь по Европе, но там, на вокзале, было много других детей еврейского происхождения, которые тоже готовились совершить путешествие в неизвестность.

Мы с мамой задержались еще на несколько недель. За это время она пыталась распродать оставшиеся вещи, но в конце концов пришел день отъезда. Я чувствовала страх, замешательство, но и даже детское оживление: для девятилетней девочки наш путь был большим устрашающим приключением.

Мы попрощались с бабушкой Хелен и дедушкой Рудольфом, которые все еще ждали виз в Англию. На вокзале мы глубоко вдохнули, как бы готовясь оставить позади себя абсолютно все, и мама крепко держала меня за руку, пока мы садились в поезд, для того чтобы совершить самое длинное и волнующее путешествие.