Пройти сквозь отчаяние последнего школьного года, пережить выпускной - именно такой путь предстоит пройти безымянной героине "антиповести не про анорексию". В основе сюжета - расколотая на фрагменты история болезни, имеющая реальную основу - сохранившиеся дневниковые записи, отражающие постепенное изменение сознания девочки, утратившей в погоне за внешней привлекательностью ощущение реальности.
Елена Грэг
ДЕТОЧКА
ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ
антиповесть не про анорексию
Посвящаю искореженной зеркалом моей семье
Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними «каторжные норы»
И смертельная тоска.
…
***
…Много ли ты помнишь настоящих цветов из полузабытого мира теней? Где сейчас та страна, та страна, где жила ты несколько лет? Поют ли птицы в той стране – голоса, шепчущие о помощи и о том, что все цветы сегодня умирают?
По заброшенным дорожкам, вымощенным аккуратным больничным гравием, по забытым, пыльным, заброшенным дорожкам идут сонные дети. Это дети, потерявшиеся в мире теней. Дети, бредущие медленно, плавно, механически – в никуда. Дети, шепчущие о помощи. Тише! Они спят - живые в живых городах, спят на людных улицах, разрезаемых автотрассами, спят на глазах у других, действующих людей, думающих, что и те, спящие, тоже живут, как и все, тоже действуют, как и они, тоже от причин плачут. Но не замечают живые, действующие люди, что спящие спят, что кроме привычного, с дорогами – школами - домами, города, кроме динамичного, нарочито деловитого мира – есть мир теней, где бредут сонные дети, спотыкаясь о собственные мечты, как корабли спотыкаются о камни. Можешь ли поручиться ты, знающий многое о жизни, что они когда-нибудь проснутся, что их возвращение будет окончательным и однажды неожиданно рухнут, обратятся в прах тысячи клеток, а из силков вязкого тумана освободятся навечно мотыльки? Ведь детям разное число лет, и в разные годы своих разных жизней они засыпают.
А потом остается лишь манящий далеким светом коридор, и тесная комната – вечная комната с белыми стенами, и бесконечное движение в царстве теней, медленный танец на самом краю жизни, на грани смерти и безопасности, между достижением и усилием, между возможностью и реальностью…
К корявой ветке приклеенные, глядящие робко, по-детски беспомощно - укрылись в мире теней. Заброшены или ступили - на безвременный путь в коридорах вязкого тумана. Подтачиваемые изнутри, заглушившие голоса шепотом, шорохом звуков, забывшиеся в тишине после хрипоты крика…
***
…между возможностью и реальностью… Так ли бесконечен путь между новыми строками и теми, полузабытыми? Петли этого пути - совсем детские воспоминания, случайно оброненные фразы, размытые лица. Всплывают теперь в памяти спасительной неслучайностью: искать объяснение всегда проще… И наконец - пожелтевшие листы из школьного блокнота, испещренного дрожащим, убегающим вниз почерком. Единственного блокнота, уцелевшего в огне после последней детской зимы. Обгоревшие страницы - гонимые в беспомощном трепете послания в будущее с хрупкой надеждой когда-нибудь выплыть - проснуться - написать о людях, о которых никто не напишет…
В СТРАНУ ВЕЧНОЙ МОЛОДОСТИ И КРАСОТЫ
Зеркало, зеркало на стене,
Кто всех прекрасней в этой стране?
…
После… После фиолетовой лестницы… Режет маленькие глаза резкий запах в привокзальном подъезде.
– Чего боится лапочка?
– Крана, экрана, вампочки!
Устают сгибаться-разгибаться, карабкаясь по скользким ступеням, стеганые сапожки. Еще не отбегали свое по усыпанному снегом и палочками скверу – простыла бурая скамейка, не приглашает садиться. Еще стоптаются о пыльные ледышки в песочнице – уснула ржавая горка, стертые варежки не поцарапает. Теперь вот сердито стукаются о барьеры бетона, стараются не прозевать вонючих луж и вылезших из фиолетовой лампочки теней. Крепче стиснуть хвост маминого пальто, выдернуть новый снежок меха - сделать лисичку. Как-то долезть до пятого этажа, кулем с мукой ввалиться в общий коридор с лохматыми обоями и убегающими вверх потолками, споткнуться о соседский склад коробок и ящиков, выпросить щелкнуть замком на двери комнаты. Из зеркального, почти в пол, окна весело видна спешащая площадь с бессонными поездами, линялыми демонстрациями, мерзлыми трамвайными остановками. Снежинки в лицо, кусачие ворсинки шарфа на губах, пухлой капустой платок прикрывает легкую не по сезону куртку. Ни за что не передавать маме совет борщистых щек достать новую…
После комнаты… В общей квартире, подальше от кухни, запретной, общей – не ходить, не шастать в тараканьей заразе, не надоедать соседям – общая комната – наша. Наконец воскресенье: дождаться встречи двух стрелочек на причудных, из южного дома, часах – покажут диснеевские! Яркие, настоящие, выскакивают из блестящего экрана. Можно потом и самой нарисовать на маминой перфокарте – будут спасать пахучий ацетоновыми фломастерами город. Покрасуются в кармашке тетради с секретиками, подождут следующего раза. Все ли верно запомнила, проверю через неделю у телевизора – большого, выпуклого, посередине, чтобы всем места, - там, где раньше вешали простыню. Противно молочный, в синяковых пенках от изоленты, филь-мо-скоп - напоминает скальп: со скрежетом шумит, хрипло нашептывает, опять скукожил пленку, не напасешься, – уже не стесняясь страха, схватить маму за руку. Можно и ночью тихонько, чтобы поменьше скрипели ребра дивана, – под мягкое крылышко, отпихнув сонную сестру. Вместе весело шагать – точно про нашу комнату, где за сморщенным столом сделать наперед уроки, ждать ужина, припрятать крошки в придирчивую ладонь – помочь маме, сбегать за желтоватой ванночкой через соседский склад, в другую комнату – папину. Жесткая пенальная кровать, тумбочная табуретка, ящик с чертежами и инструментами, холодок от голубино-сигаретного балкона. Не ходить, не шастать: на честном слове ржавые перила, антисанитария – не проследить, как покидает тусклый двор одинокий снеговик.
После первой школы… Грузно угрюмиться за холодными, с острыми шпилями, воротами. Огромное крыльцо, шершавые деревяшки на раскатистом полу, странное эхо живет только в сквозняковых коридорах и никогда не возвращается в запертую комнату. Бережной стопкой, подальше от аккуратного локотка - пенал с лысой головой и обведенными от скуки буквами про учебу, чиненные ножом и папой карандаши, промокашки в тетради. Тихонько поддеть пальчиком черточку: забыла стирку и не попросить у таскающей оладьи из лукавого фартука соседки. Задребезжит колокольчик – повыталкаются к закрашенным шкафчикам раздевалки, похватают кто зимние ботинки вместо вспотевшей сменки, кто за уши шапку, кто тайно привязанного щенка. Доволен переполохом двоечник из далекого общежития: подмигивают и разбитый нос, и кляксы на форме, и задорная стрижка под машинку, и такая же – у мамы. Тоже подмигивает, потешно замахиваясь сосисочной сумкой.
После подмороженного вечера – скучноватая встреча с первым ре-пе-тиционным залом. Пусть выговаривает тяжелое слово мама, записавшая на бальные танцы: модно, недорого, в шаговой доступности, профилактика нарушений осанки. Широким окном, зорким глазом великана глядит зеркало – чудесное, сказочное, большое - никогда такого не было. В нем насуплено сутулится девочка: не нравятся белоснежным носочкам черные чешки, натягивают улыбку на зефирные щеки туго заплетенные колоски, кто выдумал уколы шпилек?.. Хлесь – больно указкой по невыгнутым коленкам химия в засушенном трико – тренер. Почему каракатицы, жирные дылды, группа здоровья? Что не так с цветастой, еще садовской, юбкой? Через день в зеркале уже – как надо: чудно воздушная, остро накрахмаленная, из дефицитных розовых ленточек: глаз не сомкнула, в кровь сколола все пальцы - мама. Не складываются в слова, стыдно путаются буквы в тетради – тянуть носки веселей, надежней. А еще – чутко слушать музыку, проговаривать такт. Внимательней, четче, резче – два шага звено, закрытый променад! Ничего не упустить, все запомнить – как считалочку, как пятерошный стишок, как заклинание.