Шрифт:
А Мандельштаму она подарила свою любовь и Москву:
Из рук моих – нерукотворный градПрими, мой странный, мой прекрасный брат.«Люблю Мандельштама с его неизменной магией каждой строчки. Дело не в классицизме… в чарах».
Как образно чётко Цветаева прозвала Маяковского «Архангел-тяжелоступ», своими быстрыми ногами Маяковский ушагал далеко за нашу современность и где-то, за каким-то поворотом, долго ещё будет нас ждать…
Пастернака Цветаева определила как «Световой ливень». Переписка с Пастернаком, мечта о встрече стали необходимостью, воздухом для Марины. Духовное пламя их отношений раздуло «стихотворный пожар».
Расстояние: версты, дали…Нас расклеили, распаяли,В две руки развели, распяв,И не знали, что это – сплавВдохновений и сухожилий…Поразительная сила поэзии всех этих поэтов и какая трагическая судьба… Сейчас их именами названы звёзды, но их стихи, как солнце светят нам.
Наши споры-разговоры прервал звук гитары. Это Людмила Полей начала импровизировать:
Всё повторяю первый стихИ всё переправляю слово:«Я стол накрыл на шестерых»…Ты одного забыл – седьмого.………………Никто: не брат, не сын, не муж,Не друг – и всё же укоряю:Ты, стол накрывший на шесть душ,Меня не посадивший – с краю.Невысказанная или высказанная боль. У меня заблестели слезы… Ведь это последнее стихотворение Цветаевой, написанное 6 марта 1941 года. И опять она не была понята и услышана. Ведь это посвящение ему, молодому, красивому, талантливому поэту Арсению Тарковскому…
Мне захотелось как-то остановить чтение стихов, ведь больно же, так больно. И мне вспомнился чей-то рассказ, рассказ человека, который видел Марину Ивановну только один раз в жизни. Он вспоминает балет «Жизель» со знаменитой Улановой. Сцена сельского праздника. Жизель среди других девушек ничем не выделяется до тех пор, пока не увидела принца и идёт к нему через всю сцену. Происходит гениальное перевоплощение – это сама Любовь в образе женщины идёт навстречу с мужчиной. Это чувство, вызванное Улановой, осталось в памяти. И вот, стоя в очереди за зарплатой в Гослитиздате, он увидел Цветаеву (весна 1941 года). Это была немолодая женщина с седыми волосами, неухоженная, с замкнутым лицом. И в одно мгновенье лицо её преобразилось, стало счастливым, светящимся, ожидающе женственным. Она вся подтянулась к вновь вошедшему – это был Тарковский…
В эти трудные жуткие дни (дочь и муж уже были арестованы) как необходим ей был кто-то, кто бы поддержал и понял душу, рассеял страх и написал стихи.
Никого. Она записала: «У меня нет друзей, а без них – гибель». Вот он ключ к разгадке её самоубийства.
Меня не покидает чувство вины, да и друзья мои приуныли, и только голос Флорана вернул нас в действительность:
– Предлагаю читать стихи Марины, написанные в этой квартире.
– Слушайте, – как-то торжественно и строго произнесла наша Лара. Стихотворение «Сад», оно было написано здесь 10 октября 1934 года:
За этот ад,За этот бред,Пошли мне садНа старость лет.– А теперь будем пить чай, – пригласил всех хозяин квартиры. Пользуясь общей суматохой, я вошла в спальню Цветаевой и, пристроившись на краю камина, стала записывать строки, пришедшие вдруг ко мне:
Мне слышатся неслышные шаги,Мне кажется, огонь горит в камине….– Где твои пирожки? – услышала я чей-то голос. Пришлось захлопнуть блокнот и разбираться с пирогами. Единственное место, где удалось уединиться – была ванная комната. Закрывшись на все щеколды и задвижки, я дописала начатые строки:
Мне слышатся неслышные шаги,Мне кажется, огонь горит в камине….Но только ветер в листьях шелестит,А на стене – портрет Марины.Мне кажется, что вдруг войдет она,Пройдет меж нас и не заметит,Но только ей знакомая луна,Задержится печально на портрете.Мне чудится, что кто-то пишет стих,Густой и терпкий, словно гроздь рябины…Вдруг соловей под окнами затихИ замер пред стихом Марины.Июнь 2016 Vanves
Парижские тайны
Париж, меняясь каждый день, умело сохраняет свои мифы, легенды, истории, но в то же время щедро открывает свои тайны любопытным.
В Латинском квартале, проходя по тихой улочке Feuillantines, обратите внимание на здание с витражами (профессиональный лицей), на стене которого висит мемориальная доска: «Здесь, в обители Feuillantines, находившейся раньше на этом месте, Виктор Гюго провёл часть своего детства с 1808 по 1813 год». Действительно, до 1850 года вместо улицы, которая сейчас и носит название бывшего монастыря Feuillantines, здесь цвели цветы, пели птицы, шумел зеленью монастырский сад, где шестилетний Виктор играл со своими братьями. Позже, в 1855 году, он написал своё известное ностальгическое стихотворение – воспоминание: «Aux Feuillantines»: