Живопись на иконах церкви настолько закопчена и загрязнена в настоящее время, что судить об ее достоинстве весьма трудно; в алтаре весьма плохое изображение Иисуса Христа, несущего крест. Иконостас зеленого цвета, с написанными белыми колоннами, с золотыми украшениями и надписью: «С нами Бог, разумейте языцы – и покоряйтеся, яко с нами Бог». Под алтарем, в подвальном помещении, имеется памятник, сделанный из бута; он как бы поддерживает потолок. На памятнике вделана бронзовая доска с изображением кончины Александра; барельеф, но очень плохой. Памятник окружают девять колонн, окрашенных белой краской. По рассказам, под этим памятником погребены внутренности Александра.

Служащие при дворце ошибочно ныне указывают на комнату, где будто бы скончался император; эта комната имеет два окна на улицу и находится между государевой гостиной, прилегающей к залу, и опочивальней императрицы; но этот покой не более как одна из комнат, входивших в число апартаментов императрицы Елизаветы Алексеевны. В углу этой комнатки помещается большой турецкий диван, обитый когда-то розовой материей, ныне выгоревшею и сделавшейся желтого цвета. У дивана – ширмы из той же материи. У того же дивана в головах стол, покрытый ковром, вышитый, по рассказам, самой императрицей. Над столом в настоящее время помещен портрет в старинной раме императора Александра II. В противоположном углу печь; около нее бюро с мраморным бюстиком Александра I. Ковры старые. В спальне императрицы: кровать, стол, кресла, наугольник и портрет ее масляными красками, по-видимому, копия. Из спальни этой вход в гостиную государыни; оттуда в комнату дежурного генерала и затем в библиотеку, имеющую одно окно во двор и вдоль стен книжные шкафы.

Итак, события последних десяти лет царствования Александра I и в особенности изменения в его личности и характере, происшедшие к концу его жизни, настолько были резки и соответственно поражающи, что современники и окружающие его не могли не останавливаться мысленно на этих переменах. Говорить о них вслух было опасно, можно было лишиться всего благосостояния, надо было таить свои наблюдения и мысли, можно было делиться ими только лишь с самыми верными друзьями. Атмосфера таинственности сгущалась вокруг императора, он сам тоже поддавался общему настроению и поддерживал его. Он никому не доверялся и всех опасался. Ему нужно было иметь около себя таких церберов, как Аракчеев, и ему одному он сравнительно верил.

Страсть к передвижениям, проявившаяся особенно сильно в эти годы, совершенно не соответствовала нуждам управления государством, скорее и вернее, это было просто неудержимое стремление к перемене места, чтобы не оставаться подолгу где-нибудь в одном месте, это было болезненное явление со стороны человека, не доверяющего никому и опасающегося всех. Ему было все равно, ездить ли в пределах своей империи, или отправиться вне ее, – только бы не засиживаться долго. Даже в последнюю поездку, едва успев прибыть на место, Александр уже едет дальше, едет в неудобное для осмотра и путешествий время и возвращается домой уже совершенно больным. Но это лишь одна из черт болезненно измененного характера Александра.

Другая не менее важная черта – это мистицизм, это набожность и крайняя религиозность. На этой почве Александр сошелся даже с таким изувером и несомненно душевнобольным человеком, как Фотий. Стоит только припомнить сцену аудиенции, данной Фотию, по описанию последнего, чтобы понять ясно, что здесь перед нами не один, а скорее два больных человека. Ведь, в самом деле, надо совершенно утратить способность правильной критики окружающего, чтобы принимать серьезно, с благоговением, все причитания и выходки этого изувера, чтобы представлять себя понимающим всю галиматью, которую он выкладывал перед слушателем, надо было довольствоваться исключительно формой, а не содержанием, чтобы на коленях просить молитвы и заступничества этого малопонимающего, необразованного, неосмысленного фанатика, произносившего набор фраз об Антихристе и Страшном суде, и не только слушать, но еще и восхищаться и умиляться. Эта же слабость критики проявляется и по отношению к другому злому гению Александра – Аракчееву, когда никакие самые убедительные жалобы, просьбы, восстания и возмущения не могли подвинуть Александра на то, чтобы вникнуть в суть и проверить, правда ли в колониях все так хорошо, как ему расписывал временщик и как ему показывали при мимолетном осмотре. И это не было какое-нибудь маловажное, по его мнению, дело, которое было недостойно его внимания, нет, это, по его же признанию, было делом очень серьезным и важным.

Вполне гармонирует с этим и страсть говорить и действовать загадками, какими-то полунамеками, таинственно. Возьмем хоть опять-таки очень важный и серьезный вопрос о престолонаследии. Александру было хорошо известно, что по его же манифесту о наследии престола Константин не мог бы вступить на него вследствие своей женитьбы на польке, следовательно, тут даже не было выбора другого, как объявить всенародно еще при своей жизни наследником Николая, а на деле оказывается, что Александр предпочитает намекнуть, и даже не раз, Николаю об этом в частном разговоре, без свидетелей, ухитряется самым таинственным образом спрятать три документа об этом с предписанием вскрыть их после своей смерти и хранить упорное молчание и никому не выдать тайны о содержании этих документов даже на смертном одре.

Приведем текст этого интересного документа:

«Объявляем всем верным нашим подданным. С самого вступления Нашего на Всероссийский Престол непрестанно Мы чувствуем себя обязанными пред Вседержителем Богом, чтобы не только во дни Наши охранять и возвышать благоденствие возлюбленного нами Отечества и народа, но также предуготовить и обеспечить их спокойствие и благосостояние после Нас чрез ясное и точное указание Преемника Нашего сообразно с правами Нашего Императорского Дома и с пользами Империи. Мы не могли, подобно предшественникам Нашим, рано провозгласить его по имени, оставаясь в ожидании, будет ли благоугодно неведомым судьбам Божиим даровать Нам наследника престола в прямой линии. Но чем далее протекают дни Наши, тем более поспешаем Мы поставить Престол Наш в такое положение, чтобы он ни на мгновение не мог оставаться праздным.

Между тем, как Мы носили в сердце Нашем сию священную заботу, Возлюбленный Брат Наш Цесаревич и Великий Князь Константин Павлович, по собственному внутреннему побуждению, принес нам просьбу, чтобы право на то достоинство, на которое он мог бы некогда быть возведен по рождению своему, предано было тому, кому оное принадлежит после него. Он изъяснил при сем намерение, чтобы таким образом дать новую силу дополнительному акту о наследовании Престола, постановленному нами в 1820 году, и им, поколику то до него касается, непринужденно и торжественно признанному.