В обширнейшей толстовиане, библиографии работ о Л.Н. Толстом, найдем также известное количество статей и исследований, посвященных взаимоотношениям Толстого с медициной. Материалы носят в основном частный характер: освещают и пополняют отдельные страницы биографии Льва Николаевича, рассматривают некоторые его суждения о нравственной и практической стороне врачебной науки, расширяют и уточняют круг его общений в медицинской среде. В числе авторов есть усердно и преданно потрудившиеся на поприще толстоведения врачи – прежде всего необходимо назвать имена навсегда покинувших нас Григория Андреевича Кулижникова и Бориса Сергеевича Свадковского. Увидевший свет уже во время работы над этой книгой, труд доктора Г.А.Кулижникова «Л.Н. Толстой и медицина», – хронологический свод многих высказываний по медицинским вопросам самого Льва Николаевича, его близких, знакомых ему врачей – не мог не стать для нас существенным подспорьем.

Эта книга никогда не была бы создана без постоянного внимания и дружеской поддержки крупнейшего отечественного невролога, академика Российской академии медицинских наук, профессора Александра Моисеевича Вейна (1928–2003).

Ученый-новатор с мировым именем, многоопытный, чуткий врач, Александр Моисеевич был страстным и пристрастным любителем и знатоком художественный литературы. Лев Толстой – его пожизненная любовь и вместе великий учитель, в постоянном общении с которым он вырабатывал и сверял свои взгляды на жизнь, свои нравственные убеждения, сокровенные помыслы.

Сказать, что нас с Александром Моисеевичем связывали долгие годы дружбы было бы неверно: нас связывает дружба всей жизни. Александра Моисеевича нет, но я живу, и дружба продолжается. Мы родились в один год, под одной крышей, наши родители тоже дружили с незапамятных времен. Мы жили в одном доме и встречались почти ежедневно. Нам всегда не хватало друг друга. Мы редко скрывали что-нибудь один от другого, да и то – до поры. Мы знали друг о друге то «почти всё», что вообще один человек способен знать о другом. Каждый из нас был серьезно и подробно осведомлен о профессиональных трудах другого. Александр Моисеевич проницательно вникал в мои литературные занятия, с терпением вдохновенного педагога (каким ему определено было быть) посвящал меня в суть своих научных исканий. Мы много спорили, но не ссорились. Мы радовались согласию, но дорожили не только собственным мнением, но и собственным мнением другого. Нам не требовались долгие объяснения – мы понимали друг друга с полуслова, если вообще требовались слова. У нас была осердеченная дружба. Мы ценили ее уникальность как дар Судьбы.

В долгих беседах с Александром Моисеевичем складывался замысел этой книги, определялись ее идеи, темы, сюжеты, уточнялись подробности. Мы предполагали, что Александр Моисеевич приложит к ее основному тексту подробный комментарий ученого, который, собственно, тоже станет основным текстом. Мы мечтали однажды оказаться мало что друзьями, еще и соавторами. Александр Моисеевич успел прочитать написанное мною и поторопился продиктовать предисловие.

Мне осталась на долю трудная радость посвятить книгу памяти Александра Моисеевича Вейна.

Лев Николаевич Толстой родился 28 августа 1828 года. Число «28» он считал для себя счастливым: «Я родился в 28-м году, 28 числа и всю мою жизнь 28 было для меня самым счастливым числом… И в математике «28» – особое совершенное число, которое равно сумме всех чисел, на которые оно может делиться. Это очень редкое свойство».

Однажды в беседе признается: «Мне приятно играть цепочкой часов и навертывать ее 28 раз… Я рожден 28 года 28 числа».

28 октября 1910 года Толстой навсегда уйдет из дома, из Ясной Поляны. Через десять дней он уйдет и из самой жизни – на неведомой прежде железнодорожной станции, в чужом доме, на чужой кровати.

Молодой Борис Пастернак с отцом, художником, иллюстрировавшим сочинения Льва Николаевича и много рисовавшим его самого, приедет на эту станцию, чтобы участвовать в похоронах, и позже напишет об этом: «Было как-то естественно, что Толстой упокоился, успокоился у дороги, как странник, близ проездных путей тогдашней России, по которым продолжали пролетать и круговращаться его герои и героини и смотрели в вагонные окна на ничтожную мимолежащую станцию, не зная, что глаза, которые всю жизнь на них смотрели и обняли их взором, и увековечили, навсегда на ней закрылись».

Толстой проживет на свете 82 года – тоже «2» и «8», но в обратной последовательности. Число уже не совершенное…

Лев Николаевич, по собственным его словам, родился «в Ясной Поляне, на кожаном диване».

Жизнь Толстого немыслима без Ясной Поляны ни для него, ни для нас. Он говорил, что без своей Ясной Поляны ему трудно себе представить Россию и свое отношение к ней.

«Ясная Поляна! Кто дал тебе твое красивое имя? Кто первый облюбовал этот дивный уголок и кто первый любовно освятил его своим трудом? И когда это было? – гимном родовому гнезду начинает свои воспоминания сын писателя, Илья Львович. – Да, ты действительно ясная – лучезарная. Окаймленная с востока, севера и заката дремучими лесами Козловой засеки, ты целыми днями смотришься на солнце и упиваешься им… Пусть бывали дни, когда солнца не было видно, пусть бывали туманы, грозы и бури, но в моем представлении ты останешься навсегда ясной, солнечной и даже сказочной».

Толстой неохотно покидал Ясную Поляну, уезжая, тосковал по ней и радовался каждой новой встрече. Ясная Поляна была для него своего рода «чистилищем» – нигде более так не удавалась ему та важная внутренняя работа, которую он называл «чисткой души»: «Я только, приехавши в Ясную, могу разобраться сам с собой и откинуть все лишнее».

О своем физическом ощущении, когда после отлучек возвращался в Ясную, он говорил: «Я точно свою старую одежду надел». В «Войне и мире» он напишет о Пьере, который любил жить в Москве; оказываясь там, он чувствовал себя покойно, тепло и привычно, как в старом халате.