Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2019
вернуться

Коллектив авторов
Шрифт:

«Бог ставит свет, холодный и нагой…»

Бог ставит свет, холодный и нагой,и слушает погибшую березу,держа ее под голову рукой,как мальчик держит сломанную розу.Что вымолит бездомная старуха?Поднять ее из грязи или сжечь?В расщелину божественного слухатечет нечеловеческая речь,и воздух, потрясая сединой,стоит за Ним, как раб за господином,держа корзинку с полною Луной,держа платок с единородным Сыном,и нити снега сквозь меня летят,и, задрожав, поваленное древостановится к своим товаркам в ряд,и время, обращенное назад,потоки снега возвращает в небо…

«Холодно там, где ты…»

Холодно там, где тыдаруя себе кончину,падаешь с высоты,превращаешься в мнемозину,бабочку в пустоте,бабочку на излете,холодно там, гдеты не чувствуешь плоти?Холодно вам всемв океане сансары,на чертовом колесе,где свет пьяней солнцедара,где в зеркале рожи кривой,не отражается рожа?Праздник всегда со мной,но он закончится тоже,и если из темнотыспросят через стекло:– Холодно там, где ты? —то я отвечу: – Тепло.

«Я скорее огонь, чем воздух, скорее морок…»

Я скорее огонь, чем воздух, скорее морок,чем доступный смысл, я скорее холод и ворог,чем тепло и защита, я скорее сомненье, чем верав то, что божественна даль, я твоя печаль без примера.Твоя печаль.Я твой минувший город. Его квадригауже покидает арену. И возница, охрипнув от крика,молча к тебе обернулся, и тыузнаешь в нем свои черты.Я твоя чистая нота, твое скрипичное скерцо,летящее над полями, в которых ты вечно забыт,я твой веселый голос, лишенный смерти.Речь твоего поколенья, которая не смердит.

«Солнце мое, ты для себя темно…»

Солнце мое, ты для себя темно,только вовне испускаешь лучи, а так,что для других – огненное пятно,то для тебя – абсолютный внутренний мрак.Так же и я – корпускула и волна,тьма для себя, для кого-то – рдяной рассвет;круг описав во Вселенной, стекает накрест надо мной мой же реликтовый свет.

«В том артеке, где я научился писать по железу углем и сангиной…»

В том артеке, где я научился писать по железу углем и сангиной,я влюбился в твою ястребиную стать, в твои ясные очи, ундина,и пока рихтовали меня губари, Артамонов и родина в коме,я хранил тебя в сумке сердечной, Мари, не боясь, что отнимут на съеме.И с тех пор пролетело семь тысяч небес над моей травяной палестиной,и дремучее время застыло, как лес, и пространство склоняется к тыну,и зияют разрывы в природе вещей, и, как вишенка цвета кармина,ты хрустишь на зубах моих белых ночей, Лафоре, синеглазка, ундина.Мы живем на разломе эпох, и связать наши судьбы нельзя воедино,гой еси, дорогая Мари, исполать, бона сэра и чао бамбино,вот закончится фильма и в ультрамарин мы вольемся волна за волной,если можно, Мари, дорогая Мари, тень твоя да пребудет со мной.

«Там, где на сетчатке – слепая зона…»

Там, где на сетчатке – слепая зона,где уже залег под брезент Харонаи уже готов для любви небесной,там другие лабухи, если честно,о шести крылах для Него сыграют,продудят Ему в золотые трубы,оттого там голос мой замирает,что меня никто не целует в губы.Там, где верея, верея да поле,алая заря мартовского Феба,там, где жизнь моя без фронтальной долискрюченным перстом указует в небо.

«Годы идут, Мона, дети растут, Мона…»

Годы идут, Мона, дети растут, Мона,твоя новая грудь превратилась в редут, Мона,стволамин управляет кожей, и от силиконаидет холодок, и мне не по себе, Мона.Все что было прошло, победило добро, Мона,Арлекина до смерти замучил Пьеро, Мона,залюбил, залялякал… По щеке сползая, гимнаст,обещает новую жизнь, которая не про нас.Новой жизни не будет, Мона, но будет, Мона,музыка новой речи, рожденная вне канона,формула речи без блуда, которая на слухупоколенья висит, как Иуда на голом своем суку.

«Мать остается молодой…»

Мать остается молодой,до самой смерти остается,как будто музыка, с тобой,как хорошо, что светит солнцев бездонной памяти моей,где вечно двадцать восемь ей,вот мама в сад выходит иличего-то пишет за столом,или печет, и целый домнаполнен запахом ванили,с черемухи сдувает цветкуда-то за пределы рая,и я живу, еще не зная,что времени и смерти нет.