Тогда Стюарт в первый раз – именно Степанову – сказал фразу, ставшую после его заклинанием:

– На предательство человека толкает не любовь, а обременительное последствие любви – то есть семья…

Он написал в газету Маффи цикл великолепных очерков, в которых он поднял шейха – «человек интересно строит свободу методом жесткого курса». Он писал о парадоксе: диктатура во имя будущей демократии. Через два дня после того как Маффи кончил печатать его очерки, «Стандарт ойл» удвоило субсидии шейху, а через неделю шейха свалили: молодые офицеры расстреляли его во дворце и провозгласили республику.

– Служить – это не значит врать, – сказал тогда Маффи, – мне вы обязаны были сказать всю правду. Апологеты нужны кретинам, которые боятся мыслить и принимать быстрые решения.

Эд снова метнулся в левые газеты, но там его предложений не приняли: у всех был в памяти скандал с «демократическим» шейхом. Тогда Стюарт плюнул на все и пошел работать в рекламу, на телевидение.

01.12

– Так что же будем делать, Эд, – спросила Сара, и на глаза ее навернулись слезы.

– Ты много пьешь.

– Ну и что? Что еще мне остается делать?

Она заплакала.

– Сейчас будет истерика?

Сара вытерла слезы, но подбородок ее по-прежнему дрожал.

– Истерики не будет, милый…

– А что же будет? – спросил он, и огромная грустная нежность вдруг сжала его сердце, когда он посмотрел на нее, – так прекрасно было ее лицо.

Она ответила:

– Будет развод.

Он положил руку на ее холодную длинную ладонь.

– Только ты напишешь просьбу о разводе сейчас, немедленно, – сказала она, – вот хотя бы на этой салфетке.

– Ты вправду этого хочешь?

– А ты?

– А если я не напишу? У нас снова будет все как было?

– Не я в этом виновата, Эд. Тебе нужна другая женщина – сильная, талантливая, жестокая, – она снова заплакала, – она принесет тебе счастье своей нелюбовью. А я своей любовью приношу тебе только горе…

После года работы на телевидении он выпустил несколько лихих передач. Какой-то критик, запомнивший его первую книжку, написал коротенькую рецензию: «Талантливое самопредательство». Эд несколько раз прочитал рецензию, и все в нем захолодело от сладостной, горькой обиды.

«Вспомнили, сволочи, – думал он. – Когда я погиб, тогда обо мне вспомнили. Тогда я стал нужен и стали жалеть мой загубленный талант! Раньше, когда я мучился, я никому не был нужен, а когда начал просто жить, просто ездить на красивой машине в свой просто красивый, дом, – я им понадобился!» Саре он сказал:

– Все равно меня бы здесь не поняли: я слишком сложно писал. Мне бы родиться чехом или голландцем: маленькие нации любят сложную литературу с непонятностями.

– А когда ты сядешь за роман? – спросила Сара.

Он взорвался:

– Когда ты получишь в наследство от доброго дяди миллион! Или когда я найду в лифте портфель с золотом!

– У тебя же есть сейчас деньги…

– Что значит – «у тебя»?! Мне не нужны деньги: я могу уехать на Аляску! Деньги нужны семье! Нам! Тебе!

– Это же бессовестно – так попрекать меня…

Он сел за роман. Он писал уже не о зле и добре, не о лжи и правде, не об уме и тупости – о чем ему раньше мечталось. Он начал писать о женщинах, чужих женщинах, которые устраиваются на твоей груди, словно на принадлежащей им подушке, о пьяных, радостно-тревожных рассветах, когда мучительно вспоминаешь прожитую ночь и безразлично, устало смотришь на незнакомые мокрые крыши; он начал было выворачивать прожитые годы, как перчатку, но – не смог. Он чувствовал, как на страницы ложится аккуратная полуправда. Он говорил себе, что он боится обидеть Сару, поэтому вещь не идет, но в глубине души он понимал, что он себе врет. Он боялся не Сары, нет, он – просто боялся. «Жизненный опыт – это опыт разумного страха, – сказал тогда он себе, – это точно». В нем поселился второй Эд Стюарт, который тщательно взвешивал, анализировал и отвергал еще в замысле то, что предлагал первый Эд Стюарт.

«Все, – сказал он, – хватит. Надо уметь вовремя выскочить из тележки».

Он прошел летную переподготовку, застраховал себя на сто тысяч и поехал во Вьетнам. Но из тележки он уже полтора года никак не мог выскочить: то ли он привык жить, то ли боялся смерти.

Эд взял салфетку, разгладил ее и написал прошение о разводе, у него был мягкий японский фломастер, он не рвал тонкую бумагу.

Сара прочитала написанное и улыбнулась:

– Подумают, что на пипифаксе.

– Тебя отвезти?

– Куда?

– Ты где остановилась?

– В твоем доме мне места не найдется на эту ночь?

– Зачем?

– Тогда не надо меня отвозить. Не надо, милый. Я побуду здесь.

– Как ты доберешься потом?

Она постаралась улыбнуться:

– Как-нибудь. Не беспокойся, Эд.

– Прощай, Сара.

– Можно проще, милый. Ты всегда любил театральность. Можно ведь проще: до свиданья. Нет?

– В общем – да.

– Ты придешь меня проводить?

– Когда ты улетаешь?