На зрителей обрушились торжественно – трагические ритмы, звуки, которые сначала как бы нащупывали, искали у каждого тайный вход в душу. Коснувшись и ощутив ответный трепет, они поглощали и тянули душу в бездну, туда, где глубоко внутри плещутся и бурлят страсти. Не найдя реального выхода, они остаются, чтобы терзать человека вечным поиском, мучительным желанием достижения неизвестного, стремлением обрести идеальное равновесие, найти гармонию между земным и небесным. Попытки безуспешны. И человек продолжает пребывать в замкнутом и противоречивом пространстве, круге своих страстей и своего бытия. Круг очерчен, он невидим, но вполне ощутимый.

Лиза, не отрываясь, смотрела на сцену. Она не притронулась к бокалу, она не обменялась ни одним взглядом с Луисом, который пытался ей что-то объяснить или спросить. Она ничего не замечала. Она была там, на сцене вместе с этими людьми или наоборот, их голоса, движения, а главное, их страстный и трагический вопль входил в нее через кожу, проникал в самую глубину ее существа, находил там отклик, сочувствие и сострадание. Ничего подобного она не испытывала раньше.

До того, пока Лиза не увидела впервые фламенко, она считала, что аргентинское танго есть самый прекрасный танец, изобретенный в мире для влюбленных. Тому немало способствовал опыт школьных лет. Вечеринки одноклассников проходили под звуки танго, старых еще, довоенных, типа «Брызги шампанского» или «Утомленное солнце». Надо было, обнявшись, медленно двигаться между стульями, табуретками и диваном, стараясь ничего не задеть, а главное, не разъединиться. Мелодии танго так подогревали эмоции шестнадцатилетних девчонок, что они сразу влюблялись в своих партнеров, ну а те, соответственно, в своих партнерш.

Гораздо позже, уже в Америке, в одном из ночных клубов Лиза впервые увидела настоящее аргентинское танго. Ее поразила открытая, откровенная чувственность танца, его вполне зримая эротика.

В танце фламенко она тоже увидела чувственность, но другого рода, не телесную, а душевную, или даже духовную. Была и эротика, рафинирована настолько, что тела танцующих не касались друг друга. То была высочайшая сублимация отношений мужчины женщины. Это был экстаз отрешения, трагедия отказа от любви во имя ее сохранения. В паре, танцующей фламенко, каждый остается сам по себе, приговоренный чьей-то волей на одиночество. Каждый находится в своем круге обреченности. Даже, когда он и она приближаются, чтобы, стиснув объятья, не разжимать их, между ними появляется бледный призрак смерти. И они снова расходятся.

Лизе показалось, что она поняла самую суть философии фламенко. Потрясенная увиденным, вернувшись ночным рейсом в Нью-Йорк, она разбудила тогда Гошку и до рассвета вдохновенно рассказывала ему о своих ощущениях. Наверное, в ту ночь Лиза и сказала ему, что очень хотела бы побывать в Андалузии и услышать фламенко именно там, на родине танца.

Закончилось ее увлеченность ацтеками, начался период фламенко. С прежним энтузиазмом она теперь ринулась в библиотеку, чтобы найти, прочитать, пересмотреть все о происхождение танца, истории развития, жанрам, знаменитым исполнителям. Она накупила тогда гору кассет и слушала, слушала хриплые трагические голоса, стараясь проникнуть в эту завораживающую тайну «кантаорес» – певцов фламенко. Конечно, она узнала, что есть жанр веселого фламенко – аллегро, есть даже и забористые частушки – «коплас», не хуже русских деревенских, но для себя она признала только трагический вариант «канте фламенко», только его считая «аутентико» – настоящим, классическим, истинно андалузским. Она восприняла суть танца как борьбу межу земным и небесным, между жизнью и смертью. Ей казалось, что она стала обладательницей тайны, она гордилась приобщением к ней, как будто вступила в какое-нибудь могущественное общество масонов по личной рекомендации командора. Ей стала понятна одержимость Гарсии Лорки, Де Фальо, их друзей, которые еще в конце двадцатых годов прошлого века взялись организовать первый в Испании фестиваль андалузского фламенко.

Проанализировав все прочитанное и продуманное, Лиза написала тогда небольшое эссе о фламенко, отправила его знакомому редактору одного эмигрантского русского журнала, получила лестный отзыв. Теперь она считала, что умозрительное проникновение в философию фламенко непременно поможет ей освоить танец практически. Так ей казалось. К тому же она была музыкальна, обладала необходимой для танца гибкостью и чувством ритма. И она пошла на курсы фламенко.

Действительно, она довольно быстро и неплохо усвоила основные шаги, движения бедрами, пластикой рук, характерным «степом» фламенко. Но педагог, Мария-Долорес, пожилая профессиональная танцовщица, андалузка по происхождению, не скрывала скепсиса, глядя на Лизу. Как-то после месяца обучения, сидя в перерыве за чашечкой кофе и очередной крепкой сигаретой, Мария Долорес спросила: «Хочешь заплатить за второй месяц и продолжать заниматься? – Не дожидаясь ответа, без паузы, продолжала. – Приходи, я беру всех, этим и зарабатываю. Но ты никогда не станешь настоящей „бальнаорой“. Ты не отдаешься полностью танцу, ты не отдаешь себя любви, до дна, без остатка. Ты всегда наблюдаешь себя как бы со стороны, остаешься вне стихии фламенко, вне стихии любви».

Лиза выслушала этот своеобразный приговор молча, без возражений и вопросов. Просто допила кофе и не пошла не только на оплаченный последний урок, но вообще больше не появлялась в зале. В душе осталась какая-то досада, она забросила кассеты и не взяла их с собой, когда перелетала через океан в Европу.

Через много лет, сейчас, Лиза вдруг вспомнила то давнее пророчество андалузской цыганки. «Как ей удалось так четко и прямо определить мою ущербность, о которой я в то время едва-едва начинала догадываться: неумение любить, нежелание так называемой всепоглощающей любви. Как она поняла?».

Невероятно, но оказалось, что Гошка читал ее опус о фламенко. Он еще в день приезда признался, что решение о приобретении дома именно в Андалузии пришло к нему после этой статьи.

– Почему? – спросила Лиза.

– Потому, что я понял, что ты любишь эту землю и все, что с ней связано, а ты редко что любишь, а уж кого, и подавно.

На что Лиза, с некоторой бравадой ответила.

– Да, признаюсь, я дама легкомысленная, непостоянная. Привязанности, увлечения меняю часто и быстро.

– Ты не рада, что дом в Андалузии? Ты же, помню, год, если не больше, моталась по всему городу, где твои любимые цыгане пели и плясали.

– Ну, что ты, я рада, безмерно рада, что я здесь. Я была в Испании, много раз, только на севере, а в Барселоне почти целый год. Преподавала русский язык испанцам, каталонцам, вернее. Но ниже Валенсии на юг не спускалась.

– А почему? Сюда, на Коста дель Соль с севера поезда ходят и автобусы, – все приставал с вопросами любопытный Гошка, который, будучи занудой, как его вслух называла Лиза, всегда хотел докопаться до истины.