В это время прошли величайшие события английской и всемирной истории: промышленный и аграрный перевороты, отпадение североамериканских колоний, французская революция, термидор, империя Наполеона, реставрация.

С 1765 года у Георга III начали проявляться признаки психического расстройства, в 1789 году они повторились, в 1801 усилились, а в 1811 году король впал в безнадежное безумие. Власть была передана в руки регента.

Кроме сумасшедшего короля в эти же годы Англия имела премьер-министра Вильяма Питта Старшего, графа Чатама.

Вильям Питт Старший, граф Чатам, ушел в отставку из-за тягчайшего нервного расстройства.

Георга III сменил Георг IV, а графа Чатама - герцог Графтон.

О том, что Георг III был сумасшедшим, вероятно, знают не все, потому что люди, не занимающиеся специально историей, обычно читают не подробности об отдельных королях, а общие сведения об эпохах.

Но дело не в этом.

Безумие короля, который только царствует, но не управляет, не в состоянии было что-либо существенно изменить.

Судьбы Соединенного королевства Великобритании и Ирландии решали не сумасшедшие или нормальные короли, а общество, общественное мнение, борьба оппозиционных партий.

Из всего изложенного следует сделать вывод, который можно сформулировать примерно так:

Дело в том, что одному сумасшедшему дают, а другому сумасшедшему не дают устроить сумасшедшее царствование.

"Царствование Павла доказывает одно: что и в просвещенные времена могут родиться Калигулы. Русские защитники Самовластия в том несогласны... Правление в России есть самовластие, ограниченное удавкою"...

"Подпоручик Киже" был так хорош, что казалось, если писать дальше таким же способом, то все будет так же прекрасно.

Тридцать страниц этого произведения, очевидно, ни в какой степени не исчерпали возможности приема.

Поэтому следом за "Подпоручиком Киже" Тынянов пишет "Восковую персону", "Исторические рассказы" и "Малолетнего Витушишникова".

В "Восковой персоне" и "Малолетнем Витушишникове" по-разному, но явственно различимо влияние "Киже". Однако достоинства рассказов оказались независимыми от "Киже", а их недостатки были связаны с ним непосредственно. В произведениях, написанных способом, который только что себя так блистательно проявил, самым уязвимым оказался именно способ. Но виноват в этом был не "Киже", а сам автор, не посчитавшийся с неповторимостью первого рассказа и не заметивший, что рассказ был удачен не приемом, годным на все случаи жизни, чего никогда не бывает, а строгой связью приема с материалом.

Достоинства и значение рассказов были, как и во всем, что писал Тынянов, в его умении показать разрушительность самодержавной власти. Но бесспорности "Подпоручика Киже" в этих рассказах не было, потому что производность коллизии от эпохи оказалась нарушенной, коллизия соединялась с эпохой не исторической необходимостью, а удивительным случаем и анекдотом.

Прием "Киже", перенесенный в другую эпоху, потерял значительность, и то, что было естественно для эпохи Павла, оказалось далеко не во всем верным для последе-кабрьской эпохи и для эпохи Петра.

"Восковая персона" и "Малолетный Витушишников" были ниже возможностей автора "Смерти Вазир-Мухтара" и "Подпоручика Киже" не по необъяснимым иногда причинам - почему одно произведение писателю удается больше, а другое меньше, а потому, что в "Восковой персоне" не было создано формулы смутного времени, наступившего после смерти Петра и подобного тому, которое некогда шло за катафалком грозного царя Ивана Васильевича, а в "Малолетном Витушишникове" не было образа царства, стремящегося к удушению всего живого. В "Смерти Вазир-Мухтара" и в "Подпоручике Киже" это все было: самодержавная власть и безмолвствующая страна.

Поэтому "Восковая персона" и "Малолетный Витушишников" остались лишь превосходнейшими рассказами великой литературы.

Склонный к восприятию всякого рода пессимистических инфекций, писатель оказался захваченным распространившейся эпидемией вульгарного социологизма, заразившей круги художественной и нехудожественной интеллигенции. Искусительность вульгарного социологизма была особенно сильна, потому что он разрешал существовать только верноподданным, а всем прочим не разрешал существовать и в отдельных случаях даже дышать. Вульгарный социологизм утверждал, что он есть самый главный марксизм. И он не только искушал, соблазнял, заманивал и прельщал круги художественной и нехудожественной интеллигенции, но случалось, что в отдельных случаях он даже громко топал ногами.

Злобные вульгарно-социологические фантазии незамедлительно разрушили нормальные, то есть исторически обязательные, связи между объектом и способом его выражения, и писатель, по логике исповедовавшейся им концепции, обратился к поиску соответствующих концепций средств выражения. Так как всего того, что навязывал истории вульгарный социологизм, на самом деле не было, то писателю пришлось искать средства выражения, соответствующие концепции, а не изображаемому объекту. Изображаемый объект и способ выражения разошлись. Вульгарный социологизм, как всегда неверное философское условие, породил ошибочное художественное решение.