Юрий Олеша защищает поэта.

Поэта он защищает самоотверженно. Он прикрывает его своим телом. "...Кавалеров смотрел на мир моими глазами", - заявляет автор. Он говорит тоном, не вызывающим сомнений и двусмысленных толкований.

Критики и читатели дружно и обрадованно навалились на Олешу за Кавалерова. Они навалились на автора не потому, что Кавалеров отрицательный, а потому что сообразили, что автор выдает его за положительного.

Автор выдает его за положительного.

Спор о хорошем и плохом, о положительном или отрицательном герое Олеша вывел за пределы романа. Он продолжил спор в одном из самых ответственных своих произведений: в речи на Первом Всесоюзном съезде писателей.

"Мне говорили, что в Кавалерове есть много моего, что этот тип является автобиографичес-ким, что Кавалеров - это я сам.

Да, Кавалеров смотрел на мир моими глазами. Краски, цвета, образы, сравнения, метафоры и умозаключения Кавалерова принадлежали мне. И это были наиболее свежие, наиболее яркие краски, которые я видел. Многие из них пришли из детства, были вынуты из самого заветного уголка, из ящика неповторимых наблюдений.

Как художник проявил я в Кавалерове наиболее чистую силу, силу первой вещи, силу пересказа первых впечатлений. И тут сказали, что Кавалеров пошляк и ничтожество. Зная, что в Кавалерове много есть моего личного, я принял на себя это обвинение в ничтожестве и пошлости, и оно меня потрясло.

Я не поверил и притаился. Я не поверил, что человек со свежим вниманием и умением видеть мир по-своему может быть пошляком и ничтожеством. Я сказал себе - значит, все это умение, все это твое собственное, все то, что ты сам считаешь силой, есть ничтожество и пошлость. Так ли это? Мне хотелось верить, что товарищи, критиковавшие меня (это были критики-коммунисты), правы, и я им верил. Я стал думать, что то, что мне казалось сокровищем, есть на самом деле нищета"1.

Так думает писатель, который, как многие интеллигентные люди, думает о себе сдержанно, но хорошо.

Прошло семь месяцев двадцать пять дней, а Юрий Олеша все еще не отступился от своих слов!

В беседе с начинающими писателями он прямо так и заявил:

".. .Я уже сказал, что в Кавалерове какие-то автобиографические черты. Какие-то черты в нем мои"2.

Правда, это сказано в устной беседе. В беседе, которая стала статьей3, об этом не говорится ни слова.

1 Первый Всесоюзный съезд советских писателей. Стенографический отчет. М., 1934, с. 235.

2 Беседа Ю. К. Олеши с начинающими писателями. Стенограмма, 16 апреля 1935 года.

3 Юрий Олеша. Беседа с читателями.
– "Литературный критик", 1935, № 12.

Вскоре после этого обстоятельства сложились так, что писателю нестерпимо захотелось поверить, что товарищи, критиковавшие его (это были критики-коммунисты), правы, и он им поверил. Он решил, что Кавалеров пошляк и ничтожество.

Но проходит некоторое время, обстоятельства складываются так, что писатель приходит в себя и обнаруживает, что все нападки на Кавалерова, который так важен, так дорог, несправедливы и лживы. Он пытается "защитить" свою "свежесть от утверждения, что она не нужна, от утвержде-ния, что свежесть есть пошлость, ничтожество".

Хорошо зная, что автор признался в сходстве с Кавалеровым (да еще в знаменитой речи!), а Кавалеров, как это уже давно всем известно, был самым настоящим индивидуалистом, мерзавцем и прогульщиком, литературные портретисты из всех сил это сходство стали опровергать. И действительно, им больше ничего не оставалось, так как гнусность Кавалерова казалась самооче-видной. Был, правда, еще и другой выход - проверить эту самоочевидность и посмотреть, кто же на самом деле Кавалеров и так ли он плох, как это представлялось сразу, - но для этого нужно было пойти на серьезные осложнения.

Впрочем, это еще пустяки, когда Олеша заявляет, что он Кавалеров.

Потеряв всякий контроль над собой, он вдруг выпаливает, что он - Иван Бабичев. (С ума сойти!)

"Я, например, знаю точно, - заявляет он, - что внешний облик Ивана Бабичева, те черты, которые я вдруг увидел, - когда обдумывал этот образ наружность опустившегося, набрякше-го от нечистой жизни человека в странной шляпе, нищего, бродяги и философа, этот образ есть не что иное, как воспоминание мое о том бродяге - мистере Марвелле, который похитил у Невидим-ки волшебные книги. Там есть место, где мистер Марвелл убегает от Невидимки - задыхающий-ся толстяк на коротких ножках... Зеленая мурава, летний день и бежит толстяк... Кто помнит "Зависть", тот согласится со мной, что Иван Бабичев очень похож на этого толстяка... Образ, о котором я говорю, как видно, сильно поразил меня. Кроме "Зависти", он возникает у меня еще в одной вещи. В рассказе "Цепь"...

Тут я говорю о самом себе..."1

Убедительнее всех это мнимое и недостойное сходство опроверг лучший знаток творчества Олеши, неутомимый пропагандист каждой его строки и некоторых строк о нем Л. Славин. Этот портретист пишет по интересующему нас вопросу совершенно недвусмысленно:

"Есть неверные изображения Олеши. Однажды я встретился с попыткой сравнить его с героем романа "Зависть" Кавалеровым. (У Л. Славина, действительно, один раз была такая возможность. И он не пренебрег ею.
– А. Б.) Большое заблуждение! Если и есть в Кавалерове что-то от Олеши, то только в том смысле, в каком Флобер на вопрос, с кого он писал мадам Бовари, ответил: "Эмма - это я"2.