Шрифт:
Поэтому Юрий Олеша не может позволить себе даже немногое: дать своему герою тихо и разочарованно уйти из романа.
Поэта выгоняют из книги, выталкивают.
Автор знает, что не одно и то же - выгнанный и ушедший сам человек.
Выгнанный человек хочет вернуться.
Кавалеров возвращается.
Это нужно для того, чтобы создать безвыходность.
"Как трудно мне жить на свете", - говорит Кавалеров на первых страницах романа. "Как трудно мне жить на свете", - повторяет он на последних страницах.
Кольцом этих фраз сдавлена жизнь поэта. Она выделена этими фразами из действительности, из существования других людей, как обведенное, одинокое, не связанное с миром яблоко на холсте кубиста.
Поэт погибает.
Перед тем как погибнуть, другой поэт, великий художник Александр Блок написал: "...сейчас у меня ни души, ни тела нет, я болен, как не был никогда еще...
...Слопала-таки поганая, гугнивая, родимая матушка Россия, как чушка своего поросенка"1.
Толпа была сильнее поэта.
Смерть поэта в русской истории - это убийство поэта.
Поэта убивают за его свободный, смелый дар.
Смолкают звуки чудных песен в предгорьи трусов и трусих.
Тяжек жребий русского поэта.
Писатель, создавший роман о трудной и горькой жизни поэта, еще писал иногда правду и еще не всегда боялся ее, и не часто придавал ей значения иного, чем то, которое ей свойственно.
Просто, честно и трезво смотрел еще писатель в эти годы на мир.
Он еще понимал в те годы, что правда - это когда человек говорит то, что он думает, стараясь как можно ближе подойти к истине.
Он еще не ясно представлял, во что может превратиться истина, когда от нее требуется "высшая правда".
Спаси нас Бог от "высшей правды", во имя которой одна часть человечества, не верящая ни в какую правду, обманывает и убивает другую часть человечества, обманывающую только себя.
1 См.: Письмо А. Блока от 26 мая 1921 года.
ЦВЕТОК, САДОВНИК, УЗНИК И КАМЕНЩИК
После "Зависти" Юрия Олешу ругали долго и дружно, и от души желали ему всяческих благ.
Один замечательный негодяй - известный советский критик Корнелий Зелинский даже "видел Олешу во сне"1.
Критику снилось: что именно надлежит предпринять, чтобы Олеша начал, в конце концов, писать, как следует.
Ему желали добра. И только добра.
Несмотря на таких авторитетных защитников "Зависти", как Ермилов и Эльсберг, критики все же не безоговорочно восхищались романом. Но Ермилов и Эльсберг - два самых популярных в ту отдаленную эпоху стукача - были, конечно, умнее, прогрессивнее и дальновиднее.
В этом смысле даже такой необыкновенно чуткий, хорошо осведомленный, умный и прогрес-сивный, но, увы, менее дальновидный критик, как Корнелий Зелинский, стоял, несомненно, на более отсталых позициях. Несмотря на это, он старался помочь как мог, и часто ему это действительно удавалось. Особенно там, где возникали сложнейшие вопросы социологии, философии и поэтики. Автор "Змеи в букете" старался объяснить Юрию Олеше, что "метафора может быть пролетарской, но может быть и буржуазной"2, и настойчиво убеждал брать пролетарскую.
1 Корнелий Зелинский. Змея в букете, или О сущности попутничества. В кн.: Критические письма. М., 1932, с. 127.
2 Там же, с. 136.
Юрий Олеша сначала отказывался.
Он хотел писать так, как писал "Зависть", не выбирая.
Как протянутые тоскующие руки тянутся к "Зависти" рассказы, собранные в книге "Вишневая косточка".
Роман не был исчерпан, потому что взаимоотношения интеллигенции и послереволюционного государства были сложны и драматичны, и эти взаимоотношения еще не очень пытались представить в виде пасторали, полной грации и изящества.
Еще не пришел грозный год великого перелома, еще только начиналось массовое уничтожение людей, еще только забрезжили в зарозовевшей заре сверкающие вершины великого ума, но уже с этих вершин с нарастающим свистом стали съезжать деятели в крепких челюстях, готовые уничто-жить все, что считали ужасно вредным и страшно опасным, и торопящиеся затопить страну, недавно пережившую революцию и гражданскую войну, лопающимися, хлопающими фразами о безудержных успехах, безостановочных ликованиях, необыкновенных завоеваниях, невиданных свершениях, невидимых урожаях и несравненных триумфах. Но они еще только спускались с сияющих и льдистых вершин в темные низменности отечественной истории, и до прихода основных сил еще можно было серьезно думать, и даже говорить и писать о том, что в стране, пережившей революцию и гражданскую войну, победители уничтожают побежденных, подавляет-ся общественная оппозиция и что между художником и государством идет глухая, а иногда и открытая борьба.