Рядом с Корниловым, сбоку ехал его личный конвой – полтора десятка текинцев – всё, что осталось от полутора тысяч. Загорелые горбоносые джигиты в чёрных бараньих папахах, в малиновых шароварах с серебряным галуном, в жёлто-малиновых халатах выглядели в белом холодном поле чужеродно и странно, как попугаи на снегу. Когда-то под ними были их знаменитые кони -алха-текинцы, но – увы! – лошади на войне гибнут чаще, чем люди.

Чуть сзади главнокомандующего шёл генерал-майор Богаевский Африкан Петрович с небольшим чемоданчиком в руках.

Ещё дальше за Корниловым с винтовкой на плече грустно шагал генерал-лейтенант Деникин Антон Иванович в чёрном гражданском пальто, брюках и сапогах, на голове шляпа-котелок. Он больше был похож на какого-нибудь промышленника или банкира, чем на генерала. Хотя на самом деле он сын крепостного крестьянина Саратовской губернии, дослужившегося в царской армии до майора, и шляхтянки. Он шёл и чувствовал, что в правом сапоге намокла пятка, а в левом мокро прямо под ступнёй. Появилось глупое и навязчивое желание снять сапоги и посмотреть где они протекают. Зачем? И так всё ясно! Сапоги текут. Не вовремя, в самом начале похода. Корнилов решил назначить Деникина своим заместителем. Чем будет заниматься заместитель, было не ясно.

Дальше штаб Корнилова во главе с генерал-майором Романовским.

За ними уже собственно Юнкерский батальон генерала Боровского вперемешку с гражданскими.

За санитарными санями шли женщины-прапорщики Александровского военного училища, прибывшие в конце ноября из Москвы, «офицерочки», как их называли. В долгополых шинелях, в серых папахах, они гордо называли себя женским батальоном, хотя их было всего пятнадцать человек, до батальона не дотягивали. Впрочем, и вся Добровольческая армия едва дотягивала до полка бывшей царской армии. Корнилов был против женщин в армии. Он сам летом 1917 года отменил создание женских батальонов, и на Дону отказывался применять их в боевых условиях. Девушки сами, добровольно убегали в части и принимали участие в боевых действиях. Одна из них с дерзкими и весёлыми голубыми глазами, крепко сбитая, прославилась в боях ещё в Москве, а здесь на Дону у станции Ряжская. Это была баронесса София де Боде.

Уже на выходе из города к женскому батальону подкатило семь пролёток с офицерами. Один из них в тёмно-синей форменной тужурке железнодорожника с двумя рядами металлических пуговиц, тёмно-зелёными петлицами и золотыми полковническими погонами на плечах улыбнулся Софьи. Она узнала его и тоже улыбнулась. Это был полковник Зимин, её знакомый. Они познакомились в Москве, а у Ряжской знакомство продолжилось.

– Виктор Витальевич? Лихо вы подкатили, ваше высокоблагородие! По-гусарски!

– Нет, Софья Николаевна, мы пехота, инфантерия. Партизанский отряд, вы же знаете, под моим личным командованием. Задержались немного, пришлось догонять на пролётках. А мороз-то, какой! А? Снег под ногами скрипит. Ночь звёздная, а, значить, холодная. «И горели в небе звёзды, как глаза волков голодных».

– А вы поэт, Виктор Витальевич, – улыбнулась Софья.

– Так точно, прапорщик. Барышни, а что вы своими ножками, почему не в санях?

– Там же раненные.

– Так тем более. Согреете.

– Они же мужчины.

«Офицерочки» были явно смущены.

– Так что из того? Кто же согреет мужчину, если не женщина?

– Мы не женщины, мы солдаты.

– Вас как-то не понять: то вы женщины, то вы солдаты.

– Мы к ним приляжем, а у них что-то зашевелиться в штанах, что тогда? – смеялись прапорщики.

Круглолицая сестра милосердия, правящая санями, обернулась и сказала:

– У кого зашевелиться – тот выживет, а у кого нет – тот не жилец.

– О! Ксения Васильевна? – удивился Зимин. – Вот уж не ожидал!

– Почему? – спросила сестра милосердия.

– У вас же вроде как «медовый месяц?»

– Правильно. Поэтому я и здесь: с мужем в одной колонне.

– А кто у вас муж? – спросила де Боде.

– Разрешите представить: Ксения Васильевна Чиж, – сказал Зимин.

– Чиж? – улыбнулась Софья. – Какая милая фамилия.

– В девичестве, – добавил Зимин, – а теперь жена генерала Деникина.

– Деда Антона? – удивилась Софья. – Такая молодая!

Ксения улыбнулась бестактности баронессы:

– А сколько вам лет, прапорщик?

– Двадцать один.

– А мне двадцать пять. А Антону Ивановичу – сорок шесть и, поверте, не такой он уж и старый.

– Извините, – засмущалась Софья.

– Ничего, – сказала Ксения.

– Господа офицеры! Вольно! Опекать господ прапорщиков! – приказал полковник Зимин. – И, кстати, Софья Николаевна, мне тридцать пять лет. Я не очень стар в ваших глазах?

– Ой, ладно вам, господин полковник. Вы же женат.

– Я помню.

– Сколько у вас в отряде человек? – спросила Софья, что бы переменить тему разговора.

– Двадцать восемь, вместе со мной. А что?

– Так. И опять мы вместе. Как в Москве, как под Ряжской.

– Да, а в Москве могли бы победить, если бы полковник Рябцев с большевиками не разговоры разговаривал, а просто бы всех расстрелял тогда, в ночь на 28 октября прошлого года.

В голосе полковника слышалась досада.