На другой же день после выпуска первой прокламации в типографию явились деникинцы и арестовали всех наборщиков и печатников. Был такой момент. Один из наборщиков забежал в типографию и увидел: все рабочие согнаны в кучу, их караулят солдаты. По типографии ходит полковник, смотрит под станками, заглядывает в набор. (Рабочий, который набирал нашу прокламацию, сразу же понял, в чем дело, и своевременно спрятал набор.) Вошедший в помещение товарищ, увидя, что дело неладно, прикинулся заказчиком и громко спросил:

— Мой заказ готов?

Ему ответили, что нет.

— Ну хорошо, я зайду в другой раз.

Так и ушел. Но дома у него уже сидел стражник, который его и забрал.

Хотя прокламацию не нашли, но заведующий цехом и группа печатников были посажены. Выпустили их на волю только недели за две до прихода красных. В тюрьме наших товарищей все время мучили. При допросах жестоко избивали. У многих товарищей были выбиты зубы. Большинство арестованных рабочих было беспартийные. В это время Екатеринодар переживал полосу жесточайшего белого террора. Расстреливали деникинцы арестованных обычно на «Острове смерти» на песчаной косе, которая вдается в реку Кубань. Почти каждое утро, рано на заре, можно было слышать, как трещит на реке пулемет. Тела убитых сбрасывали в воду.

Наша работа не прекращалась.

Партийный комитет выделял отдельных активных большевиков и прикреплял к заводам для связи с рабочей массой. Основным нашим правилом было всячески вредить врагу. Вот пример. На металлообрабатывающем заводе белогвардейцы попытались изготовлять патроны. Раньше, во время германской войны, здесь выделывались снаряды. Рабочие всеми способами старались сорвать это производство. Во время приготовления состава литья литейщики тайком добавляли туда какой-то порошок, в результате чего состав получался хрупкий, не годный для производства. Администрация установила строгий контроль над всем процессом литья. Тогда рабочие стали говорить, что для выделки патронов требуется латунь. Белогвардейцы достали откуда-то латуни. Что делать? Нельзя же выпускать патроны для белых!

Придумали наши ребята новый маневр. Работают рабочие целый день, а сделают всего-навсего несколько патронов. Пошли тогда разговоры о том, что наши станки слишком примитивные, нужно выписать из-за границы. Таким вот образом мы сорвали литье патронов. Все это было проделано по инициативе самих рабочих.

Вообще немало у белых было хлопот с рабочими. Заняв Екатеринодар, деникинцы снизили на заводах полученную при большевиках двадцатипроцентную надбавку. Рабочие в знак протеста устроили итальянскую забастовку: приходили на работу, болтались по цехам и фактически ничего не делали. Видя, что из снижения ничего не выйдет, белые оставили эту надбавку.

Профсоюзы были разгромлены. Белогвардейцы врывались в помещения, ломали столы и стулья, рвали книги, уничтожали все делопроизводство. Это вызвало перелом даже среди меньшевистски настроенных рабочих.

Трамвайщики при попытке лишить их целого ряда льгот, установленных большевиками, остановили трамвайное движение в городе. Генерал Шкуро вызвал к себе управляющего трамваем. Тот посоветовал ему самому переговорить с рабочими. Вызвал Шкуро к себе группу рабочих и с плетью в руках стал на них кричать:

— Насмерть всех запорю!

Угрожал, ругался, топал ногами. Однако трамвайщики не сдались и добились своего.

Когда белые стали, наконец, отступать, то настоящих боев под самым Екатеринодаром не было. Белые отстреливались только для прикрытия своего отступления. Весть об отступлении Деникина катилась до самого Новороссийска. У нас уже тем временем были подготовлены воззвания к казакам. Мы расклеили их по городу. В воззвании говорилось о том, что «большевики не мстят. Всем, кто добровольно явится, будет помилование, кто захочет — будет отпущен по домам. Не идите с белогвардейцами, не стреляйте, сдавайте оружие».

Когда Красная армия освободила Екатеринодар от деникинских банд, я пошла на партийную работу.

Вера Тибилова выросла в горах Южной Осетии. Ее отец — бедняк-осетин — всю жизнь работал на других. С детства поняла Вера, что все, куда ни взглянешь, — и горы, покрытые тенистыми лесами, и долины с их садами, виноградниками и пашнями, и даже быстрые горные речки — все, к чему так привыкла Вера и что любила, принадлежало «сиятельным» князьям Грузии. Ни клочка земли, ни одного фруктового дерева не было для бедняка-осетина. И нужда заставила его вместе с семьей перебраться в Тифлис — там искать кусок хлеба. Но в городе было еще больше таких, как он, бедняков. Жизнь становилась все труднее и труднее.

Однажды вечером отца долго не было. Вера уже начала беспокоиться — не случилось ли что с ним. Она сидела у окна бедной каморки и ждала. Отец был единственным человеком, который заботился о всей семье. Далеко за полночь пришел отец. Он был чем-то озабочен. Подойдя к ней, он положил свою дрожащую морщинистую руку на плечо девушки и медленно заговорил.

В тишине голос отца звучал сдавленно и печально. Морщинистое лицо его вздрагивало, глаза смотрели поверх головы дочери.

Вера не слышала его слов. Она поняла только одно: чтобы избавиться от нужды, отец выдает ее замуж. Воля отца — нерушимый закон. Дочь, не исполняющая его волю, не может называться дочерью.