Из странностей увиденного-услышанного: почему Удодов терпит скандальные сцены ревности, что устраивает неведомая мне кондитерша? В Доме, где более всего должна цениться респектабельная тишина… Неужели эта Виктория вовсе незаменима? Или что? Удодов сам ухлестывет за ней?

Себе в плюс записала золотыми буквами на голубой лазури небес: вела себя точно по разработанной роли «Наташи из Воркуты» с её замедленной реакцией, вялотекущим интересом к окружающей действительности, несомненным трудовым энтузиазмом.

Понимала: с точки зрения любого здравомыслящего человека я кажусь совсем полоумной, ибо занялась каким-то путанным, неподъемным делом. Во имя некоей Правды забросила простые, приятные радости жизни, как-то: одеться с умом, покраситься, встать на высокие каблучки и пройти по весенней улице, и объявиться в компании друзей-однокурсников, которые именно в эти дни обычно собираются вместе, чтоб повеселиться, повспоминать былое и прочее…

И ещё я успела подумать вот о чем: может, для того, чтобы не разбираться в себе, в собственном мире, я с такой жадностью хватаюсь за чужие жизни, страсти, обиды и прочее? Как другие хватаются за рюмку? Сигарету? Наркотик?

Наверное, если бы не усталость, потянувшая мое тело куда-то на дно темного, бархатного колодца, я бы додумалась до чего-то существенного…

… Утро следующего дня в Доме ветеранов началось с «урока ревности». «Дюймовочка» Аллочка ссорилась с высокой, полногрудой, черноокой молодой женщиной прямо в вестибюле, у всех на виду.

— Думаешь, я ничего не вижу? Думаешь, это тебе все сойдет? — низким, вязким, красивым голосом интересовалась черноокая, тоже в белом халате, белом высоком поварском колпаке, до самых темных бровей. — Лезть к чужому мужику! Клеиться! И не стыдно? Драться мне с тобой, что ли?

— Боишься, не удержишь? А? — ехидничала медсестричка, посверкивая зубками в коварной улыбке. — Думаешь, пирожными да пирожками его навсегда приворожила? Да ты фригидная! Без вкуса и запаха! Вот и заводишься с пол-оборота!

Дежурная тетя при вешалке только всплескивала руками и пучила в испуге глаза, увещевала шепотом:

— Кончайте, девки! Как вам только не совестно! Народ кругом! Стыдоба-то какая!

Но молодые женщины не унимались, и уже дошло до прямых оскорблений. Медсестричка Алла обозвала кондитершу, специалистку по торту «Триумф», как я успела о том догадаться, — «липучкой», «грудастой нахалкой». В обмен же получила «тихую стерву» и ещё кое-что похлеще… И их опять ничуть не смущало, что пробегающие мимо сотрудницы все слышат. И лишь внезапное появление директора Дома в светлом костюме, пахнущего свежим одеколоном, оборвало перебранку. Он же посмотрел на одну, другую жестким взглядом и насмешливо спросил:

— Опять Владимира делите?! Грязных слов друг для друга не жалеете? Стыдитесь! Вы же обе с головой! И красотой не обделены! В Москве разве мало мужиков? А ну выйдем за территорию! Я вам там все скажу, что о вас думаю! Нечего здесь людей смешить! Забыли, где работаете? Бесстыдницы!

Обе женщины покорно потопали следом за быстро шагающими ногами Виктора Петровича Удодова в светлых мягких брюках в коричневых, с блеском, сандалиях. И та, и другая опустили головы, глядели себе в землю, словно нашкодившие и пойманные с поличным школьницы.

— Он им сейчас даст прикурить! — удовлетворенно произнесла дежурная, наблюдая вместе со мной, как три фигуры скрываются за зеленью лесочка, подступающего к Дому. В это же время на хоздворе возился возле серого пикапа сам предмет столь крутой разборки — чернобровый шофер Володя в стираных-перестиранных джинсах на стройном худом теле.

Я шла по коридору, несла пылесос, когда неслышно по ковровой дорожке ко мне приблизился ученый старик Георгий Степанович и поманил меня пальцем, указывая путь в открытую дверь своей квартиры. Я послушно последовала за ним.

— Дорогая Наташа, — тихо сказал он мне, оглянувшись на закрытую дверь, — я вчера наговорил вам лишнего. Надеюсь, вы ни с кем из здешних не успели обменяться этими сведениями?

— Ой! Что вы! Зачем?

— Вот именно. Пусть это будет нашей с вами тайной… о Серафиме Андреевне, которая грозила убить Мордвинову… Но это факт! Грозила! Я слышал собственными ушами! Но Мордвинову не вернуть… И сама Серафима в тяжелом состоянии… Зачем поднимать крик? Тем более, что, как мне известно, следствие буксует, нет свидетелей самого факта… даже если это было убийство. Пусть судит Бог! А мы, грешные, отойдем в сторонку… Согласны?

— Ала, ага! — с готовностью отозвалась «Наташа из Воркуты». — А как от вас хорошо пахнет!

— Верно? — старик улыбнулся. — Настоящая французская вода! Подарок Дома как общественнику! Я ведь организую культурные мероприятия, приглашаю кинодеятелей, артистов, поэтов… Разумеется, не один, нас несколько активистов…

С моего языка едва не сорвалось: «Значит, вы организовывали и тот вечер, когда гремел-звенел молодежный ансамбль „Водопад“, а в это время в дыму и пламени задыхалась старуха Мордвинова?» Но я удержалась. Мне почему-то окончательно разонравился этот крепкий, костистый старик, чья борода пахла французской туалетной водой. Я вообще подозрительно отношусь к активистам, которые частенько не столько пекутся об общем благе, сколько наслаждаются пусть микроскопической, но властью над доверчивыми людьми.