За поясом у Чурилова — трофейный пистолет, в руках — кожаная плеть.

— Закурить бы…

Его угостили самосадом. Жадно затягиваясь, он начал, как всегда, рассказывать:

— К Припяти в разведку уходил.

— Ну и как?

— Чуть было мне гитлеровец лапти не сплел. И как получилось, — поблескивая глазами, продолжал свой рассказ Костя.

Гончаров присел около костра и стал слушать.

— Подхожу к селу. Где лесочком, где в рожь войду, ползком пробираюсь. Смотрю — никого. Обошел вокруг — ни души. Что за черт! Решил в хату зайти. Там у нас дочка связного жила. Помните, товарищ начштаба? — обратился он к Гончарову. — И в хате никого. Думаю, неужели всех жителей угнали гитлеровцы и сами смылись? Выхожу из хаты, а в дверях навстречу мне гитлеровец. Здоровенный такой. «Русь! Партизан!..»

Шапка на мне вот эта была. Видно, красную ленточку заметил. Стоит как вкопанный. Он на меня смотрит, я — на него. Глаза у него на лоб лезут, а сам бледный стал. Вот бы в кино заснять. Редкий случай.

— Ты тоже небось сдрейфил?

— Я-то испугался, — улыбнулся разведчик, — но не за себя, а за пакет больше переживал. И развернуться мне неудобно — тесно в сенцах. Он как хватит меня за грудь… Вылетели мы оба во двор. Вывернулся я да как ударю его ногой… Упал гитлеровец и винтовку из рук выпустил. Я убегать, он — за мной. Я тогда вот этот парабеллум выхватил, уложил его, а сам за сарай.

Чурилов докурил цигарку так, что «бычок» уже невозможно было держать на губе, и лишь тогда бросил его в костер.

— А в селах что творят эти гитлеровские подпевалы — полицейские. В одном селе нашего связного фашисты расстреляли. Обманули его. Заходят переодетые полицейские. Мы, мол, партизаны, убегаем от гитлеровцев, спрячь нас. Поверил им, спрятал, думал, и в самом деле партизаны. Убили человека. Жену его убили, двух дочек. Детишки были маленькие, и детишек не пожалели.

А в другом селе тоже вот так; пришли к одной женщине: «Мы партизаны, спрячь нас».

Поверила, спрятала на чердаке. Потом гитлеровцы пришли, а они, гады, эти полицейские, послазили с чердака, смеются: «Так вот ты какая… Партизанка, значит?»

Она — из хаты, они — за ней. Гонялись, гонялись, а поймать — не удалось. Бросилась в Припять… и утонула.

На рассвете снова в путь. Снова густой лес, мокрые коренья, беспорядочно сваленные подгнившие деревья, заросли кустов. Хотелось, чтобы над головой было широкое голубое небо, освещенное теплым августовским солнцем, хотелось попить чистой колодезной воды, увидеть людей, почувствовать запах жилья.

По карте впереди значилась деревня. Но мало кто был уверен, что она уцелела. Многие населенные пункты на карте значились, но вместо них были только полынь да бурьян. На сотни километров опустошили полесскую землю немецко-фашистские захватчики. Невозделанные поля, безлюдье, заросшие проселочные дороги…

Вот и опушка леса. Рядом должна быть деревня Кочище. Ни одного живого существа, ни одного уцелевшего дома. Видны только остовы печей. Вдруг из-за деревьев показались люди. Это были местные крестьяне. Партизаны направились к ним.

— Что же вы тут стоите?! — крикнул им кто-то из командиров.

— А… гм… Нам можно туда? — спросил старик с дымчатой головой, пристально и недоверчиво рассматривая нас.

— Куда? — спросил Чурилов.

— В деревню, — ответил старик, переминаясь с ноги на ногу и, видимо, с нетерпением ожидая ответа.

— В деревню? Почему же нельзя?

Старик, все еще не уверенный в том, что перед ним партизаны, сказал:

— Господин начальник, разрешите пойти посмотреть на свое селище вблизи?

— Ну начальник — это еще ладно, — усмехнулся Чурилов, — но вот какой я тебе господин, не понимаю. У меня отец где-то в этих местах, а ты «господин». Иди, папаша, смотри сколько хочешь. Ты что, давно деревню не видел?

Партизаны разговорились с крестьянами, люди оживились. Теперь уже говорил не только старик, его перебивали крестьянки. Правда, голоса их были чуть слышны, точно у тяжелобольных.

— Трудно угадать сразу, кто пришел в деревню — свои или чужие, — осторожно говорил старик. — Вот и прячемся, как дикари, в лесу. Ведь фашистские гады почти всех жителей нашего села перебили. Осталось немного.

— Вон там около болота лежат в ряд мертвые — и дети, и женщины, — скороговоркой начала старуха.

— Это правда, всех больных немцы умертвили, — подтвердил старик. — Но ты, Аксинья, не перебивай. Я сам расскажу все по порядку…

Остановить женщин старику не удалось. Они заговорили разом, наперебой, рассказывая о страшном своем горе, о злодеяниях гитлеровцев.

— Как вернулись мы, — причитает старуха, — стал он нас ломать да корежить. Сплю я в хате, слышу: на дворе что-то недоброе делается. Встала, а выйти не могу. С той стороны дверь подперта. Вижу: немцы со двора все тянут: корову, теленка — и тут же, на улице, режут. Выскочила я, простоволосая, упала на колени: «Пан, отдай ты мне хоть что-нибудь. Дети же у меня!» А он пистолетом тычет.