— Пишет, что понял, почему фрицы не взяли Москву.

— Прямо так и написал?

— Ну, не совсем так, но близко по смыслу, — я протянул руку, и Велия, улыбаясь, подала мне папирусный свиток, — Ты хотела "живой истории"? Вот, развесь ухи и слухай сюды: "… судя по тому, как не особенно-то впечатлили тебя, испанец, известия о нашей прошлогодней весенней буре, опрокинувшей статуи на Капитолии и в Большом Цирке и сорвавшей кровлю со многих наших храмов, ты не боишься божественных знамений и не очень-то им доверяешь. Поэтому не стану утомлять тебя перечислением нынешних, не столь значительных. Скажу лишь, что не всегда знамения предвещают скорые события, а иногда относятся и к более отдалённым. Может быть, ты и прав по поводу морового поветрия в Апулии — если это только их боги карают за возобновившиеся Вакханалии, то почему же тогда грозные знамения случились в Риме? И хотя к зиме мор утих, не один ты считаешь, что по весне он может возобновиться с новой силой и распространиться по всей стране. Эта опасность обсуждалась в сенате, и было постановлено ближе к весне провести молебствие в храме Эскулапа. а Луцию Дуронию, вновь избранному претору, которому по жребию досталась Апулия, поручено продолжить и закончить следствие, не завершённое его предшественником Луцием Пупием, дабы пресечь наконец злодеяния нечестивцев и не дать им расползтись по стране и навлечь на неё кару богов. Пожалуй, и я ближе к весне пожертвую Эскулапу барана — так будет надёжнее, а то твой совет мыть руки всем домом и кипятить воду мне не совсем понятен — какое до этого дело твоему испанскому богу, и как это связано с его милостью…"

— Макс, что ты ему наплёл? — подозрительно поинтересовалась историчка.

— Написал ему, что принёс за него и за его домочадцев жертву Эндовеллику, но бог-то — наш, испанский, а все не наши, в том числе и римляне, для него на одно лицо, и как ему разобраться, за кого из них его просят? Вот, кто не ленится мыть руки и кипятить воду, тот и есть достойный его помощи, — наши рассмеялись, — Ну а как ещё прикажете ту гигиену ему обосновывать, если эти цивилизаторы, млять, от эпидемий молебствиями и репрессиями против сектантов спасаются?

— Избирательный у тебя какой-то гуманизм, — фыркнула Юлька, — А остальные, значит, пусть все вымрут, кому судьба?

— Ну так а ты что предлагаешь, экстренную религиозную реформу с оккупацией нашими войсками и казнями всех несогласных в Риме провести? — хмыкнул я, — Даже если бы нам это и было под силу, так во-первых, не факт, что жертв было бы меньше. Боюсь, как бы не гораздо больше. Религия — это тебе, знаешь ли, не генеральная линия партии и правительства. Во-вторых, мне хрен с ними, с римлянами — все не вымрут, а кому судьба, тому в натуре судьба, и не в наших интересах менять историю раньше срока. А в-третьих, Гней Марций Не Я, то бишь Септим — мой римский патрон, а заодно ещё и целый сенатор. Много ли у Хренио сенаторов среди его римской агентуры?

— Вечный заднескамеечник, мнение которого никого там не интересует.

— А и не надо, чтобы интересовало. Главное — присутствует на заседаниях и не спит на них, потому как сидение неудобное, а чтобы не скучать, даже слушает и вникает, чего там авторитетные основняки — цензорины и консуляры — по тому или иному вопросу талдычат. Хотя бы для того, чтобы не пропустить чьей-нибудь меткой шутки, над которой позубоскалить от души — и то развлечение. А в результате я имею от него информацию из первых рук, а не многократно перевранную сарафанным радио. Ну вот от кого бы мы ещё узнали, например, что из-за нехватки войск против лигуров и кельтиберов в сенате уже и без нашего посольства поднимали вопрос о передаче нам той западной части оретанских земель, которую мы давно уже у них выцыганиваем? А теперь — прикинь, у них Сардиния и Корсика восстали из-за увеличенного хлебного налога, и их тоже надо подавлять, и на это тоже нужны дополнительные войска…

— А тут эта эпидемия, и из-за неё у них дополнительные трудности с воинским набором, — закончила она за меня, въехав, — Надо слать по весне посольство в Рим, и есть хорошие шансы получить наконец желаемое.

— Это уже решено, — подтвердил я, — Фабриций готовит "рыбу" постановления, с Миликоном согласуем кандидатуры послов, он подпишет чистовик указа, и дело на мази.

— Ну, это всё хорошо, нужно и важно, но при чём тут не взявшие Москву фрицы? — вернула Юлька меня к теме.

— При зиме, конечно. Дальше про неё будет — развесь снова ухи и слухай сюды: "… но наверное, я и твоему совету всё-же последую, поскольку дрова всё равно так или иначе приходится жечь — зима выдалась очень холодной. Не знаю ещё, как её переживут наши виноградники и оливы, но жертвы среди людей уже есть. Более десятка замёрзших на улицах ночью и двое утонули в замёрзшем Тибре, провалившись под треснувший лёд. В горах многие виллы отрезаны засыпавшим перевалы снегом, и на заседаниях сената из-за этого отсутствует четверть. Но в горах хотя бы просто мороз, а на равнине, особенно в низинах — то подморозит, то оттепель, и это хуже всего. Хоть и не так холодно, но ведь сыро и промозгло. У меня половина рабов в доме простужены, сам едва не заболел, да и в сенате многие кашляют и шмыгают носом. Никогда ещё на моей памяти не было таких холодов. В оттепели же подтаивает снег на крышах, и на их краях нарастают сосульки, и если у нас, владельцев собственных домусов, их своевременно сбивают наши рабы, то у инсул, до которых никому нет дела, вырастают целые ледяные колонны. Одна такая на днях рухнула, повредив кровлю и стену инсулы напротив, и лишь по счастью она никого не убила на улице. Да что инсулы! Сосульки и на храмах, и на статуях, и сбивать их не хватает государственных и храмовых рабов. Когда такое было? Но страшнее всего эти обледеневшие мостовые на улицах и на Форуме, которыми мы всегда так гордились. То и дело кто-нибудь поскальзывается и падает, и хорошо ещё, если ничего себе не ломают. Но немало и таких, кому не повезло. Я сам дважды чуть было не упал, всем приходится семенить, не отрывая подошв от мостовой и глядя под ноги — представь себе только, как это унизительно! Но хуже всего тем, от кого честь требует передвигаться по улице в лектике. Позавчера сам Квинт Петелий Спурин, наш городской претор, получил ушибы при падении — он спешил в сенат, улица шла в горку, и тут какой-то пьяный пролетарий неловко поскальзывается и падает прямо под ноги расчищающему дорогу для преторских носилок ликтору, тот падает под ноги передней паре носильщиков, и они, конечно, тоже поскальзываются и падают…"

Первым заржал Володя, мигом представивший себе эту ситуёвину в цвете и в лицах, за ним — Серёга, следом Васькин. Мы с Велией ограничились короткими смешками только потому, что уже читали и уже отсмеялись раньше. Спецназер показал на пальцах уклон улицы, движение по ней вверх и падение зазевавшего прохожего под ноги прочим, я не поленился встать и показать, как приходится ходить в гололёд, дабы не нагребнуться — ага, косолапя крошечными шажками и соответствующим черепашьим темпом. Когда я растолковал, какой из-за этого образуется затор и столпотворение на узенькой улочке — захихикали, въехав наконец, и бабы, и дети за соседним столиком, и слуги. Там наверняка ведь и прохожие рядом с лектикой ВИП-персоны тоже в этой куче нагребнулись, просто мой патрон не упомянул о них по причине их малозначимости в сравнении с претором…

— "… немало было смеха в сенате, когда Луций Валерий Флакк, наш принцепс, предложил просить всех плебейских трибунов ходить в такую погоду по улице лишь со всех сторон окружёнными своими друзьями, клиентами или рабами, дабы не случилось так, что виновником их падения и ушибов или унижения стал бы случайно враждебный или хотя бы просто посторонний для них человек, коего пострадавший трибун мог бы заподозрить в злонамеренном умысле против его неприкосновенной особы…"

Тут обхохоталась Юлька, после чего объяснила остальным суть — вот уже два с половиной столетия, как в понятие неприкосновенности священной особы плебейского трибуна входит и его право на насилие и даже самосуд в отношении всякого, кто окажет ему противодействие или сопротивление, вплоть до приказа сбросить противящегося со знаменитой Тарпейской скалы, который исполняется свитой трибуна немедленно и безо всякого суда.

— Так оно и есть, и дальше будет как раз об этом, — подтвердил я, — "… а старики припомнили случай времён их прадедов, когда суровые зимы, подобные нынешней, были не столь редки. Не стану утомлять тебя именами тогдашних консулов, самого трибуна и его невольного обидчика, которые тебе едва ли интересны, суть же там была в том, что в такую же зиму на такой же обледеневшей мостовой шедший впереди плебейского трибуна человек поскользнулся и упал трибуну под ноги, отчего тот тоже упал и не только разбил себе в кровь лоб и нос, но и угодил лицом то ли в бычью лепёшку, то ли в ослиную кучу, а виновник случившегося оказался вдобавок то ли другом, то ли клиентом одного из его политических противников и недоброжелателей." — тут Юлька сложилась от хохота пополам, но на сей раз и вся остальная наша компания от неё не отстала, так что и мне пришлось прерваться и подождать, пока они отсмеются, — "…Разъярённый как болью, так и унижением трибун усмотрел в этом умысел врага и приказал сопровождавшим его сбросить виновника с Тарпейской скалы. Спасло же бедолагу лишь то, что и сама скала обледенела не меньше, чем та злосчастная мостовая, и пытавшиеся подвести казнимого к краю скалы поскользнулись и едва не рухнули в пропасть сами. В этом было усмотрено божественное вмешательство, и трибун отменил свой приказ о бессудной казни, заменив его судебным иском, а суд оправдал обвиняемого за недоказанностью злого умысла. Обо всём этом в сенате говорилось, конечно, больше в шутку, чем всерьёз, но трибуны, когда посмеялись вместе с нами, пообещали от самоуправства, если вдруг случится подобное, воздержаться и решать дело обычным судом."